Исландская карта. Русский аркан
Шрифт:
Страшный шрам на лице полковника Розена побелел от гнева. За какие-нибудь четверть часа полковник потерял половину своих людей. Погиб «Чухонец» – и взвода морской пехоты как не бывало! На «Победославе» морпехи тоже понесли потери. По опыту прежних кампаний Розен предпочел бы воевать не с исландцами, а с турками. Последние храбры, иногда до отчаянности, но не настойчивы. Об исландцах этого не скажешь, нет, не скажешь! И боевая выучка у них лучше, что и сказалось. Девять убитых, семь раненых!
Заглянув в лазарет и ободрив своих, Розен, прыгая через три ступеньки, взлетел на капитанский мостик, где одиноко маячила фигура Пыхачева.
– Могу ли я быть чем-нибудь полезен?
– Несомненно. Сходите в рубку, посмотрите, сколько на лаге. Разберетесь?
– Разберусь. – Розен обернулся в минуту. – Пятнадцать с половиной узлов.
– Мало. Вот что, голубчик, вас не смутит грязная работа?
– Нисколько.
– Тогда возьмите ваших людей и помогите Враницкому с топливом. Когда кончится запасной рангоут, приступайте к мебели. Не жалеть ничего. Затем камбуз и кладовые. Действуйте от моего имени. Все запасы масла и свиного сала – в топку! Лишние матросские койки – в топку. Передайте Канчеялову, пусть еще прибавит оборотов. Взлетим так взлетим. А не прибавим – не оторвемся. Все ясно? Идите. Нет, стойте! Ответьте мне: цесаревич… не пострадал?
– Жив и невредим, – дернул щекой Розен. – Пьет коньяк в своей каюте. Пожалуй, для его безопасности лучше всего будет запереть каюту снаружи.
– Позвольте… – нахмурился Пыхачев. – А граф Лопухин?
– Так ведь его шибануло за борт, разве вы не видели? Боюсь, что теперь за безопасность цесаревича отвечаю я один. – И Розен, козырнув, покинул мостик.
То, что начало твориться на корвете пять минут спустя, можно было сравнить с Батыевым нашествием. Пока матросы под командой Враницкого и Зорича продолжали заниматься разъемом бревен на поленья и досок на чурки, морпехи Розена, разбившись на команды в три-пять человек, рассыпались по корвету, врываясь во все его помещения, словно в казематы вражеской цитадели.
Опустошению не подверглись лишь каюты цесаревича, Пыхачева и Лопухина. Последнюю Розен опечатал, справедливо подозревая наличие в ней секретных документов. Не пострадало и помещение, где хранился дирижабль – стальную дверь попросту не сумели ни отпереть, ни выломать. Зато всё остальное было отдано на поток и разграбление. Полковник метался по корвету, изыскивая неиспользованные резервы топлива и изредка приказывая пощадить тот или иной предмет.
В кают-компании под ударами ломов с треском развалился длинный стол. Та же участь постигла книжный шкаф, но книги Розен приказал сложить отдельно и пока не жечь. В корабельной мастерской погиб жалкой смертью дубовый верстак. Из отпертых испуганным баталером кладовок проворные руки выхватывали банки с краской и маслом для светильников, ветошь, швабры, новенькие матросские бушлаты… Тяжкий урон понесли запасы провизии. Огню было все равно, что глотать, он требовал еще и еще.
Стрелки манометров дрожали у красного сектора.
– Сало в топку! – покрикивал Канчеялов. – Не жалей, братцы! Окорока в топку!
Молодой кочегар с шалыми глазами на черном, как у негра из Сенегамбии, лице впивался зубами в каждый окорок, прежде чем отправить его в огненное хайло. Шуруя в топке, свирепо работал челюстями.
– Ого! Здоров пожрать наш Пилипенко! И у акулы отберет! – скалились кочегары.
– Осади! Що зможу зъим, а решту надкушу! Эх, якый гарный харч псуеться!
– Сало, сало не трожь! Это наше топливо. Мясо жри, троглодит!
Отменного копчения свиные окорока, масло постное, скоромное и машинное, солонина, какая пожирнее, – все летело в топки, и жарко горело, и чадило немилосердно. Ныряли в адский огонь обломки дерева, пробковые койки, куски парусины, тюфяки, ветошь, лилась краска. Труба «Победослава» извергала небывало черный дым.
Пошли в дело туши невинно убиенных в артиллерийской перестрелке свиней. Их рубили топорами на части, нещадно кромсали ножами, срезая сало, и тащили в кочегарку. Единственная выжившая в бою свинья, проломив стенку загона, металась по палубе, заходясь в визге. Ее азартно преследовали матросы.
– Справа заходи, справа! Отрезай ей путь!
– Гони ее на бак, болезную!
– Навались разом! За уши хватай!
Трещали переборки. С палуб сдирался деревянный настил. Доживала последние минуты драгоценная отделка внутренних помещений. Ломы безжалостно вонзались в резные панели красного дерева, служившие украшением и гордостью «Победослава». Срывались тяжелые гардины. Гибло великолепие несостоявшейся императорской яхты.
– Поберегись! – и в груду никак не желающих загораться коек баталер метко выплеснул ведро рому. Пламя вновь ярко вспыхнуло, топка загудела.
– Куда, дурной?! – И последовала забористая брань. – Ты лей, да не всё лей!
– А чего?
– Хоть глоток отпить дай!
– Поговори! Да я тебя самого в топку забью, ежели еще раз вякнешь! Лучше быть трезвым, но живым, кто не согласен?
Кто-то в сердцах крякнул, но возражающих не нашлось. Канчеялов, готовый пресечь перебранку, а то и драку, лишь кивнул и вновь перевел тревожный взгляд на манометры.
– Третий котел! Заснули? Давление падает! А ну, братцы, поддай жару!
На манометрах первого, второго и четвертого котлов стрелки уже чуть-чуть заехали в красный сектор. Через пять минут начало расти давление и в третьем котле.
Поршни ходили взад-вперед с небывалой частотой. Машина выдавала всю заложенную в нее мощь и даже, возможно, немножко больше. Она напоминала мышцы кита, напрягающего все силы в попытке уйти от стаи косаток. Она и дышала, как кит. Топки рыгали вонью. Вентиляторы не успевали вдувать свежий воздух и уносить чад. Один кочегар, голый по пояс, как все, вдруг зашатался и упал.
– Наверх его! Облить водой!
Матросы и морпехи тащили всевозможную горючую рухлядь, валили без разбора в кучу. Сначала куча быстро росла, потом начала понемногу уменьшаться.
– Ваше превосходительство! – обратился Канчеялов к Розену, приволокшему половину разломанной кушетки.
– Ну?
– Как там наверху?
– Хреново. Делаем свыше шестнадцати узлов и, кажется, начинаем отрываться, но очень медленно. Мы все еще в пределах досягаемости их орудий.