Исландская карта
Шрифт:
Человек пятнадцать претендовали на место кока. Один враль-фантаст заливал, будто работал помощником шеф-повара в «Славянском базаре». Мотив был понятен и глупцу: плита – она тоже греет, да и провизии сколько хочешь.
Никогда морякам не забыть пиратского плена. Со временем вернутся силы, заживут рубцы от плети, отмоется глубоко въевшаяся в поры угольная пыль – а память останется болезненной занозой. И доживший до старости моряк, рассказывая внукам об удивительных заморских странах, лишь в нескольких словах упомянет о Шпицбергене, не желая вдаваться в подробности, и придвинется ближе к печному теплу.
А
По собственной воле – об этом можно подумать когда-нибудь потом. По воле обстоятельств – не дождетесь.
Под двумя одеялами спит Нил, смешно высунув одну бритую макушку. Парнишка пришел в себя, выпил чашку мясного бульона, отогрелся в машинном отделении, был вымыт теплой водой и наголо острижен. Так спокойнее. Но жара нет – наверное, все-таки не тиф.
Трубка докурена, и новые строки ложатся на бумагу. Вид их странен. Граф пишет по-французски буквами грузинского алфавита, ибо шифровальные коды увез «Победослав» вместе с несгораемым шкапом. Адресат поймет.
«…Сами шахты построены относительно грамотно, по-видимому при помощи нанятых в Англии либо Швеции специалистов, однако за все время моего вынужденного пребывания в роли углекопа на шахте „Сифри Стурлсон“ маркшейдерская съемка не производилась ни разу. Обвалы выработок не редкость. Шахта эксплоатируются из рук вон плохо и весьма небезопасна как в пожарном отношении, так и в смысле ее затопления подземными водами. Могу с уверенностью предположить, что эксплоатация прочих мест угледобычи на Шпицбергене ведется столь же безобразно.
Вынужден, однако, обратить внимание Вашего высокопревосходительства на очевидный для меня факт: любая авария, а равно и захват нескольких шахт в случае открытия военных действий, не приведет к сколь-нибудь заметному снижению активности пиратского грабежа на море, ибо угольное богатство Шпицбергена поистине неисчерпаемо, добыча угля несложна и может быть возобновлена в самое короткое время. Резервы рабочей силы также весьма значительны и пополняются после каждого пиратского рейда. Крайне невысокую стоимость пленного я сполна испытал на себе. Смертность среди рабов ужасающая, однако хозяев это нисколько не смущает.
Ваше высокопревосходительство! Обращаюсь к Вам с нижайшей просьбой. Несмотря на то естественное нравственное возмущение, которое Вы испытаете при напоминании о том, что среди рабов пираты содержат в нечеловеческих условиях немалое количество российских подданных, умоляю Вас не поддаваться чувствам. По моему глубокому убеждению, любая военная операция, направленная против пиратской республики, чрезвычайно вредна для России. Береговые укрепления на подступах к гаваням Исландии и Шпицбергена весьма основательны и оснащены батареями дальнобойных орудий. Острова сии самой природой созданы неудобными для высаживания десантов. Необходимо также принять во внимание военную выучку пиратов вкупе с их незаурядным упорством в достижении цели. Ограниченная военная операция (осуществленная, например, силами флотилии Ледовитого океана) либо окажется совершенно бесполезной, либо приведет к втягиванию России в большую войну».
Покусав в задумчивости перо и, вероятно, решившись на что-то, Лопухин приписал следующее:
«Прошу Ваше высокопревосходительство доложить мои соображения государю. Также прошу отметить в докладе малую пригодность для морского боя судов, предложенных морским министром для нашей экспедиции».
Ну что ж, кто не рискует легко, тот не пьет «Клико». Если генерал Сутгоф паче чаяния участвует в заговоре Грейгоровича, то пропал статский советник Лопухин. А выхода нет.
Новые строчки легли на лист:
«Со своей стороны я, Ваше высокопревосходительство, на свой страх и риск намереваюсь предпринять некоторые меры, направленные на осложнение отношений между пиратской республикой и британцами. О сути оных мер я вынужден пока умолчать. После сего я немедленно возвращаюсь к исполнению миссии, возложенной на меня государем, для чего буду искать встречи с известным Вам корветом у Сандвичевых островов.
Остаюсь преданный Вам статский советник граф Н.Н.Лопухин.
P.S. Нижайше прошу Ваше высокопревосходительство дать распоряжение позаботиться о вырвавшихся из пиратского плена наших соотечественниках, а равно об иностранных подданных, коим необходимо вернуться на родину. Особо прошу оказать протекцию подателю сего письма Елбону Топчи-Буржуеву, сыгравшему важную роль в обретении мною свободы».
Свернул листы, зажег спиртовку и запечатал послание сургучом, оттиснув на нем отпечаток большого пальца. Разборчиво вывел по-русски: «Начальнику штаба Отдельного корпуса жандармов Его высокопревосходительству генералу от кавалерии Сутгофу. Особо секретно. Конфиденциально. Вскрыть лично». Кликнул Елбона.
– Здесь твой университет. Спрячь это письмо и никому не показывай, береги, как карму свою. Вот деньги. На бане, еде и одежде не экономь. Сейчас мы застопоримся, перейдешь на шхуну. От Николаева-на-Мурмане доедешь по железной дороге до Петербурга. Вручишь письмо адресату, обязательно лично в руки. Станут отнимать – постарайся уничтожить, лучше всего сжуй и проглоти. На месте будешь допрошен, и, вероятно, не один раз. Не вздумай хитрить, говори только правду. Все понял? Повтори.
«А ну как Сутгоф в сговоре с Грейгоровичем? – еще раз мелькнула неприятная мысль. – Будет тогда Топчи-Буржуеву университет…»
Выбирать, однако, не приходилось.
Елбон ушел. Некоторое время спустя Лопухин вышел проводить шхуну. Суда медленно расходились в океане – баркентина брала курс зюйд-вест, шхуна уходила на зюйд-зюйд-ост. Расстающиеся люди махали друг другу руками и шапками.
Следующим утром удалось добудиться только вахтенных. «Умываться, койки вязать!» – понапрасну драл глотку немолодой унтер, справедливо опасающийся раздавать зуботычины. В ответ на упрек капитана Аверьянов по своему обыкновению только ухмыльнулся.