Испанский дневник (Том 2)
Шрифт:
Сосна - это пальма нашего Северного полушария. Она высится от Астурии до Амура, от Якутии до субтропического пояса. Ее не знают только низменные, сырые, болотно-травянистые края - Дания, Англия, Ирландия. И она их не знает. Но больше всего сосна - это, конечно, Россия. Медведи и сосна... Есть и гималайские медведи, черные, мелкие. Есть черная сосна, на Балканах, в Сицилии, с очень волосатой хвоей. Хорошие медведи, хорошая сосна, но не то.
На севере диком стоит одиноко
На голой вершине сосна
И дремлет, качаясь, и снегом сыпучим
Одета,
Это писал Гейне, переведенный Лермонтовым. Снеговые ризы часто опасны для сосны, душат ее. От снеговала на севере гибнут каждую зиму сотни тысяч сосен.
И снится ей все, что в пустыне далекой,
В том крае, где солнца восход,
Одна и грустна на утесе горючем
Прекрасная пальма растет.
Тема гейне-лермонтовского стихотворения трагична. Это тема вечной разлуки, тема двух друзей, которые никогда, никогда не встретятся, тема неосуществленной мечты. Оба поэта были влюблены в жизнь, в мечту, и оба погибли бессмысленно, несправедливо до слез. Сосланного царем Лермонтова застрелил бездельник офицер. Изгнанный со своей родины Гейне медленно задохся в "матрацной могиле", как он называл свое ложе страданий. В восьмидесятую годовщину смерти национального поэта Германии его сочинения издают на немецком языке только в одном городе - Москве.
Но сосна и пальма все-таки встречаются. Пальме трудно подниматься на север, сосна легко спускается далеко на юг, навстречу. Это можно видеть у Сухуми, у Нового Афона, в Каталонии, в Альмерии. Вдоль теплого морского прибоя, потряхивая на ветру пышными прическами, вытягиваются легким строем тонкие пальмы. Над ними, на песчано-каменистой террасе, разморившись от жары, в сухих, смолистых ароматах, толпятся крепкие великаны сосны. Нет более волшебной смеси, чем эта смесь ветров и запахов.
У нас есть и сосны и пальмы. Мы богаты, дом наш богат и просторен, раскинут бескрайними степями, прикрыт Памиром - крышей мира. Как здесь спокойно! Как здесь надежно!
Дети играют под соснами. Это здешние, одинцовские, сельские ребятишки. Их пятеро, все на разные размеры. Играют в пряталки, бегают меж сосен, бегают то тихо, то вдруг захохочут, и тогда шум до небес. Дети всюду дети, но они же всюду различны. Русского малыша не смешаешь ни с каким другим по манере носить поясок (очень они любят носить поясок), по манере нахлобучивать шапку, по низкой, нолевой стрижке головы, по проворной, чуть медвежатной манере ходить, бегать, взлазить на деревья, по прямому, строгому и веселому взгляду из-под белых бровей.
Кончили бегать, начали болтать. Это уже не прежние разговоры о еде, о пайках, о выдачах. Дети сыты, хорошо хоть и просто одеты; они говорят о развлечениях, о путешествиях, о приключениях, о подвигах - и вовсе не только о парашютах и ледоколах, как это принято в благовоспитанной детской литературе. Идет спор, можно ли воспитать белку, но так воспитать, чтобы совсем-совсем. Чтобы никого не кусала, чтобы спала рядом на подушке. Совсем маленькие считают, что дело это возможное, но Вася - ему десять лет полагает, что белку полностью перековать невозможно:
– Белке верить нельзя. Белка - притворяшка. Паша ей все верил, а она взяла и откусила ему палец.
– Не откусила, а прокусила. Ты, Вася, поменьше ври, тебе же лучше будет.
Дети требуют у Паши показать след от белкиного коварства. След совсем маленький, неинтересный. Тогда они начинают говорить об охотниках, затем о велосипедах, затем о почтовых марках. Это ново. Никогда раньше ребята в деревне не собирали почтовых марок. Потом разговор, конечно, переходит на Испанию.
– А что там дети делают? Бьют фашистов?
– Зачем же им самим! Это взрослые дерутся с фашистами, а маленькие им помогают.
– Патроны подносят?
– Бывает, и патроны подносят. И баррикады помогают строить. А главное - дома работают, помогают матерям, пока отцы сражаются на фронте.
– А когда дом разбило бомбой, они куда идут?
– Им тогда, бедняжкам, некуда идти. Они тогда бездомные. Разве что в метро прячутся.
– Красивое метро?
– Некрасивое.
– Пускай они к нам приедут. Мы им дадим дом. Пусть живут в нашем метро, пусть забирают хоть пять станций.
– А мы как же будем?
– А мы на остальных станциях будем ездить. Нам хватит. Или новые построим. А по-русски они говорят?
– Некоторые говорят.
Ребята начинают соображать, как вывезти детей из Испании сюда.
Вывозить, конечно, надо на самолетах. Вопрос, сколько влезет в каждый самолет.
Вася объясняет, что в самолетах иногда крылья бывают пустые - туда тоже можно напихать детей. И просверлить дырки, чтобы могли дышать. Потому что лететь далеко.
Я им рассказываю про своего маленького друга Ксавера, продавца газет, который остался в Мадриде.
Одинцовские ребята тихо слушают про Ксавера, молчат и вздыхают. Им ясно, что дела у парня неважные.
– Дядя Миша, возьми его сюда, в Одинцово.
– А как же другие, его братья и сестры? Их ведь тоже жалко оставлять. Надо всех забрать сюда, к нам домой.
– А зимой мы их будем держать на Кавказе. Там тепло, там пальмы есть, тигры, все, что они любят.
Черноглазые испанские ребятишки появились в нашей столице. Стайками бродят по улицам, площадям, у Мавзолея Ленина, в Доме Красной Армии. Я смотрю на них с волнением. Большой особняк на Пироговской полон их крика и гомона. Маленькие астурийцы, баски, андалусийцы, мадридцы делают гимнастику и ритмические движения. Светлоголовый, низко стриженный рязанец - вожатый командует высоким говорком по-русски:
– Шире шаг! Фернандо, не отставай! Ну-ка, ребята, еще раз повторим это движение, чтобы хорошо его знать. Вернетесь в Испанию - удивите там всех. Ну-ка, давай!
Мадридская "профессора", тоненькая, с высокими, смешливо удивленными бровками, повторяет с ними русские песни:
– Три-читири!.. "Если са-втра война, если са-втра в поход..."{18}
Она кончает урок, выбегает на улицу, торопливо стучит каблучками, лихо, по-московски проталкивается в трамвае. За столом настойчиво твердит официанту: