Испанский дневник
Шрифт:
Дом на улице Фернандо Эль Санто стоит как раз напротив британского посольства. Представители полиции предупредили англичан, что намерены проникнуть в финляндский дом и что возможно сопротивление. Англичане флегматично ответили, что не возражают.
Директор общественной безопасности постучал в тяжелые ворота и потребовал впустить его. Изнутри ответили, что без письменного приказа директора общественной безопасности открывать никому не станут. Директор подмигнул сам себе, тотчас же вынул из кармана свой же, заранее заготовленный, подписанный приказ и подсунул его под ворота.
Внутри, по-видимому, поразились такой быстроте делопроизводства, пошли наверх, вернулись и ответили, что отпирать не станут и никаким приказам не подчинятся.
Директор ущипнул двумя пальцами крохотные
Из дома открыли пулеметный и ружейный огонь.
Один полицейский упал, обливаясь кровью.
Это разъярило полицию донельзя. Один парень из республиканской гвардии, пригласив остальных отойти немножко назад, долбанул тяжелые ворота ручной гранатой. Взрыв не очень сильно разрушил ворота. Но стрельба изнутри сразу прекратилась. Полиция доломала дверь. Вместе с нею Мигель Мартинес вошел во двор дома. Это оказалась настоящая укрепленная казарма.
В нижнем этаже они встретили много женщин. Отважные мужья оставили их как объект милосердия и как первое прикрытие на случай неприятностей.
Дружинники оставили женщин в тех же квартирах первого этажа и поднялись выше. Здесь их встретили новые выстрелы. Тяжело ранен еще один боец. Его товарищи, стиснув зубы, не стреляют. Они соблюдают приказ: не производить никакого насилия, чтобы ненароком не причинить вреда драгоценному организму какого-нибудь финского гражданина. Рискуя жизнью, они взламывают двери трех верхних этажей – и что же?
Тысяча сто мужчин, тысяча сто фашистов! Тысяча сто испанских фашистов!
Напрасно выкликают пять или шесть раз: «Кто здесь финн или вообще иностранец, выйдите вперед». Толпа понуро молчит. Финнов здесь нет, иностранцев нет. Обыкновенные испанские фашисты.
Дом был настоящей военной казармой. Частные квартиры превращены в солдатские спальни, в изящных дамских будуарах на полу выложено по тридцать-сорок тюфяков. Общая столовая, большой склад продовольствия, и нормы пайка, вывешенные на стене, и список на выдачу табака, и библиотека фашистских книг.
А главное – куча оружия и специальное производство ручных бомб в новеньких, еще не запаянных жестяных банках для сгущенного молока.
Фашистов проводят нескончаемой вереницей по лестнице, усаживают в автобусы, отвозят в тюрьму. Тысяча сто человек вооруженных террористов – это только в одном из шести домов, прикрывшихся финляндским флагом! (Здания самой миссии и консульства – не в счет.) Если вспомнить, что в Мадриде на каждом шагу встречаешь дом, украшенный иностранными флагами и облепленный охранными грамотами, если начнешь прикидывать и подсчитывать, все цифры возможной численности фашистской подпольной «пятой колонны» опрокидываются. Она должна быть в несколько раз больше, чем она до сих пор представлялась.
Все ждали, что, конечно, финляндская миссия заявит категорический протест против вторжения в дом, состоявший под ее протекторатом. Такого протеста не поступило, даже наоборот. Финляндский посланник узнав о происшедшем на улице Фернандо Эль Санто, № 17, позвонил в Управление безопасности, справился о результатах проверки, выразил крайнее свое изумление составом обитателей дома и их поведением, подчеркнул полное свое согласие с мерами, предпринятыми полицией, и даже предложил свое содействие в ведении следствия. До чего любезные еще сохранились дипломаты!
6 декабря
Почти полное затишье. В такие дни мы чувствуем себя как где-нибудь на зимовке: вечером некуда ходить, кроме штаба и комиссариата; можно только работать, читать или слушать радио. Сориа раздобыл себе даже какую-то гнусную скрипчонку и стал на ней пиликать. Мы заявили, что это превосходит все ужасы осады Мадрида и что выселим его, если не перестанет. Он обиделся, сказал, что учился в консерватории и что во всем виновато качество скрипки.
Долговязый Фрэнк Питкерн, корреспондент английской «Дейли уоркер», заходит к нам. Чудаковатый и очень остроумный человек. Он живет в помещении канадской кровяной монополии. Да, есть и такая. Канадское общество по переливанию крови прислало в Испанию специальную экспедицию, с врачами, с оборудованием, с посудой. Канадцы заявили, что берутся организовать переливание
Экспедиция занимает большой старинный особняк. В комнатах грязновато. На стильных комодах, на нетопленых каминах громоздятся большие, металлические, похожие на консервные, банки с кровью. Здесь ее собирают от доноров и распределяют по больницам, по фронтовым лазаретам.
Фрэнк рассказывает о комических нравах в британском посольстве. Там скопилось множество беженцев с английскими паспортами, для них созданы общежитие и столовая. Далеко не все обитатели обладают внешностью и манерами, соответствующими представлениям о подданных Британской империи. Большинство из них – гибралтарские испанцы, шумливые и не очень опрятные. Да и прирожденные англичане не все на уровне великосветского аристократизма, которым славилось издавна британское посольство в Мадриде. Посол приказал читать предобеденную молитву – это вызывает шутки и непочтительные замечания. В общежитие попал некто Джек Робинсон, бывший автомобильный механик, ныне забулдыга и непритязательный весельчак. Его тяготил режим богадельни, установленный в общежитии. За столом, забавляясь сам с собой, этот несолидный человек подбросил вверх кусок хлеба с расчетом попасть в свою тарелку с супом. Хлеб упал точно в суп, но обрызгал соседей. Робинсон был торжественно выселен из общежития «за бросание хлеба в суп с недопустимой высоты», как это было объявлено в приказе. Фрэнк страшно обрадовался, он написал громовой обличительный фельетон против британского посольства в Мадриде, фельетон был напечатан под огромным заголовком: «Джек Робинсон – человек без отечества. Он бросил хлеб в суп с недопустимой высоты…» Сам посол, мистер Огилви Форбс, стареет и сохнет от этих треволнений. Он утешает себя только любимым занятием – игрой на шотландской волынке. Из-за двери посла доносятся заунывные звуки, – обитатели посольства вздыхают и на цыпочках уходят подальше.
В Мадриде осталось не более десятка иностранных корреспондентов, это уже включая коммунистов. Даже крупнейшие мировые газеты, жертвуя интересами сенсационной информации из осажденного Мадрида, потихоньку и под разными предлогами отзывают отсюда своих представителей. Их не устраивает самый характер информации: журналисты, даже самые умеренные и правые, не могут, рассказывая о сегодняшнем Мадриде, не восхвалять героизм и решительность рабочих, передовую, организующую роль коммунистов, не могут не осуждать зверства интервентов, коварство и цинизм иностранных посольств, укрывающих у себя фашистские элементы.
Недавно в Мадрид приезжал Пьер Эрбар, секретарь и родственник Андре Жида. Мы встретили его дружелюбно – он сопровождал старика в поездке по Советскому Союзу и разделял с ним его восторги и любовь к коммунизму. Однако Эрбар держался довольно странно. Дня через два из его осторожных и уклончивых разговоров выяснились вещи более чем неожиданные. Оказывается, Андре Жид написал книжку о Советском Союзе, которая существенно, как говорит Эрбар, расходится с теми заявлениями и декларациями, которые автор делал во время поездки. Причин такой внезапной перемены Эрбар не объясняет, вернее – он относит их к чистой психологии: старик, по его выражению, на все реагирует дважды, и вторая его реакция часто противоположна первой; какая из двух реакций настоящая, об этом окружающим предоставляется судить самим. Но внезапная эта перемена очень встревожила Эрбара, который ведает «левизной» Андре Жида. Он, Эрбар, надумал «перекрыть» книгу поездкой своего шефа в Испанию и сейчас приехал подготовлять к этому почву. Почва оказалась неподходящей. Испанцы, особенно в Мадриде, открыто заявили, что Андре Жиду, если он в самом деле написал книгу, враждебную Советскому Союзу, лучше сюда не показываться: он будет окружен презрением, бойкотом интеллигенции и народа. Особенно встревожился другой приятель и домочадец Жида, голландец Иеф Ласт, работающий здесь в Интернациональных бригадах. Он прибежал ко мне в отчаянии, восклицая, что Андре Жид опозорит себя навсегда, выступив против Советского Союза, особенно сейчас, в разгар борьбы с фашизмом. Он оставил мне текст телеграммы, которую послал старику: