Испанский гамбит
Шрифт:
Они сидели, погруженные в глубокое раздумье, и, несмотря на поглощаемое ими tinto, [64] пытались докопаться до того, что произошло на самом деле. Почему их поносят по радио, объявляют предателями в расклеенных всюду листовках, преследуют НКВД и наемники СВР? Почему их подслушивают на улицах, обыскивают, перехватывают их телефонные разговоры? Почему за ними охотятся? Почему их убивают?
«Это было лишь началом. Эмиссары Кобы свое дело знают. Как бы там Глазанов ни оплошал в деле
64
Темно-красный цвет (исп.). В данном случае речь идет о вине.
Принесли его заказ. Шнапс был щедро сдобрен перечной мятой, подслащен и едва не дымился.
«Если мне удастся дожить до настоящей старости, я ничегошеньки делать не буду, только решать шахматные задачки да попивать шнапс с мятой. О, какое море шнапса я тогда выпью!»
Он глянул на часы – почти час дня.
«Ол райт, старина, пора двигаться».
Приканчивая свой стаканчик, он вспоминал те дни, когда не нуждался в шнапсе для храбрости: ему было достаточно его веры. Что ж, тогда он был совсем молодым.
Он вышел из бара и с наслаждением потянул носом соленый воздух, прищурился на солнце. Надо же, никакой жары, какое восхитительное время – июнь на побережье. Еще и еще раз вдохнув поглубже и набрав в грудь побольше воздуха, он пошел по улице, затем свернул налево и прошагал еще два квартала. Через некоторое время он оказался вблизи кладбища. Памятники, белые, без всяких финтифлюшек, выглядели на фоне зелени травы свеженькими, как зубки младенца. Он прошел за ворота. Тишина. Левицкий миновал ряд могил и подошел к той, которая показалась ему самой свежей.
– Какие потери, – произнес чей-то голос рядом с ним.
Левицкий обернулся и увидел какого-то старика.
– Вы кладбищенский сторож?
– Да, se~nor. Мальчиков, которые скончались в госпитале сегодня ночью, принесли сюда утром.
– Я знаю.
– Вы ищете какое-то определенное лицо?
– Нет. Я хотел всего лишь отдать последний долг погибшим.
– Какие потери, какие огромные потери. Остается только надеяться, что они скончались ради правого дела.
«Один-то уж точно», – подумал Левицкий.
Он отступил назад и недолго постоял, переводя дух.
«Старею».
Затем двинулся дальше. Штурмовик бросил на него любопытный взгляд, но не стал останавливать. Дойдя до госпиталя, он вошел внутрь.
– Вы по какому делу, сэр? – спросила дежурная.
Еще одна молодая девушка из Германии, наверное, еврейка. Она даже не назвала его «комрад».
– Я разыскиваю своего сына. Его имя Браунштайн. Йозеф. Он сражался в бригаде Тельмана, но мне сказали, что он ранен.
– Подождите минуту, пожалуйста.
Пока девушка внимательно просматривала список, Левицкий присел на стул,
– Герр Браунштайн?
– Совершенно верно. Мы приехали из Германии в тридцать третьем. Тут его называли мистер Браунштайн. Что с ним? Вам известно, что с моим сыном? Он здоров? В штаб-квартире его партии в Барселоне мне сказали, что он…
– Мистер Браунштайн, к сожалению, я вынуждена сообщить вам, что ваш сын, Йозеф Браунштайн, раненный двадцать шестого мая в бою под Уэской, скончался прошлой ночью. Полученные им ранения…
– А-а-а. О боже мой! Боже, боже! Пожалуйста. Мне нужен… О боже, я…
И Левицкий стал оседать на пол.
– Санитар, – закричала девушка, – позовите скорее доктора. Этому человеку плохо. Прошу вас, герр Браунштайн. Пойдемте со мной. Прошу вас, сюда. Входите же.
Он едва сумел подняться на ноги.
– Мне сказали, что у него всего лишь незначительное ранение. Боже, мой мальчик, он, знаете, был флейтистом. Учился музыке в Париже. О, какой у меня замечательный был мальчик. Я же просил тебя не ходить на войну, сын мой. О боже, что это был за ребенок!
Дежурная ввела его во внутреннее помещение, где стояла кушетка. Почти тотчас туда вошел врач.
– Примите мои соболезнования, – обратился он к Левицкому. – Но вы понимаете, война не щадит никого. Количество погибших исчисляется тысячами. Но эти жертвы не напрасны.
– Ох, боже мой, боже мой!
– Вот, примите эти таблетки. И отдохните, пожалуйста, хоть несколько минут. Ваш сын погиб, сражаясь против Гитлера. Разве вас не утешает эта мысль, герр Браунштайн?
Левицкий положил в рот таблетки, сделал вид, что глотает. И лег на кушетку.
– Хорошо. Оставайтесь тут некоторое время, герр Браунштайн, когда вам станет лучше, можете идти. А мы пока постараемся разобраться, куда они положили тело вашего сына. Тогда вы сможете навестить его.
Левицкий закрыл глаза, надеясь, что тогда они поскорей уйдут. Выждал еще минут пять и мигом скатился с кушетки. Выплюнул таблетки и кинулся к картотечному шкафу, стоявшему у стены. Вытянул ящичек с буквой «Ф» и быстро пролистал карточки.
Карточки с фамилией Флорри там не было.
«О, черт бы подрал этих испанцев! Конечно, эти карточки давно устарели. Какие безнадежные болваны! Чтоб вас всех черти взяли, идиоты! Пусть Германия разделывается с ними как хочет, они это заслужили».
Он едва успел упасть обратно на кушетку.
– Вам уже лучше?
– Да, мисс. Я, пожалуй, пойду.
– Герр Браунштайн, может быть, нам следует попросить водителя, чтобы он отвез вас домой? Где вы остановились?
– Нет. Спасибо вам, конечно. Я и сам доберусь.
Она провела его через приемный покой.
– Одну минуту. – Девушка остановилась у своего стола. – Я нашла это для вас.
Она выдвинула ящик и что-то достала из него.
Медаль.
– Это медаль «За заслуги перед Республикой». Я подумала, что вам будет приятно иметь это на память о вашем сыне.