Испанский любовник
Шрифт:
– Нет, ничего.
– Может, и надо было это сказать. Фрэнсис медленно кивнула.
Дверь открылась, и на кухне появилась Гарриет в длинном халате, пестревшем оранжевым, терракотовым, алым, пурпурным, черным и желтым цветами.
– Что это еще такое?
– Это бабушкин халат, – засмеялась Гарриет, – и она сказала, что он имеет особую энергетическую силу.
Лиззи подошла к ней поближе.
– Это один из ее кафтанов! Из Марракеша. Какой ужас!
– Ну и безвкусица, – поддакнула Гарриет. Фрэнсис сказала:
– Бабушка хотела сделать тебе приятное, подарив его.
Веселье тут же исчезло с лица Гарриет. Она стала разглядывать халат.
– Я не понимаю…
– Фрэнсис, не слишком ли ты серьезна? – проговорила Лиззи.
Та в ответ пожала плечами.
– Лиззи, ведь маме было на три года больше,
– Что такое Марракеш?
– Такое место в Северной Африке. Одно из тех, где собирались хиппи.
Гарриет уставилась на них широко раскрытыми глазами.
– Бабушка была хиппи?!
– Да, некоторое время.
– Господи боже мой! – воскликнула девочка, изображая, что сейчас упадет в обморок.
– Гарриет!
– Я знаю, говорить этого не следовало. Но это так важно, – тихо заметила Фрэнсис.
Лиззи посмотрела на сестру. Взгляд Фрэнсис был прикован к халату, но не к его дешевой выношенной ткани. Казалось, что, глядя на халат, Фрэнсис видит что-то совсем другое. Выражение лица у нее было задумчивое и одновременно сочувственное. С какой это стати Фрэнсис вдруг защищает Барбару? Барбара ведь бросила их, десятилетних девочек, почти на целый год. Лиззи скорее дала бы отсечь себе руку, чем позволила бы хотя бы просто подумать о столь эгоистичном бездумном поступке. К тому же Барбара допустила сегодня откровенную едкость, когда Фрэнсис появилась на кухне. „Господи, – сказала она, держа в руке половник, – я и не думала, что в Испании тан быстро справляют Рождество".
– Фрэнсис, – позвала Лиззи.
Фрэнсис вздрогнула, будто ее разбудили ото сна. Гарриет и Лиззи смотрели на нее.
– Иногда люди совершают в своей жизни поступки, которые они не могли бы совершить десятью годами позже или раньше, но абсолютно естественно совершают их именно в данный момент. Вы осуждаете такие поступки в любом случае?
– Если это вредит твоим близким… – начала было Лиззи.
– Нет, не осуждаю, – перебила мать Гарриет.
– А как ты к этому относишься?
Гарриет разгладила халат на своих узеньких бедрах. Ее острое личико вдруг лишилось обычно присущего ей легкомысленного веселья.
– Это учит принимать жизнь такой, какая она есть.
Вечером на святки Фрэнсис уехала обратно в Лондон. Предыдущей ночью она проспала двенадцать часов и теперь чувствовала себя неважно. Ее единственной целью сейчас было вернуться к самому надежному источнику удовлетворения и спокойствия в ее жизни – к офису, где размещалась компания „Шор-ту-шор".
Дороги были практически пусты. Большинство англичан растягивали рождественские праздники до следующего уик-энда. В багажнике машины Фрэнсис кроме чемодана лежали еще две коробки: одна с подарками, а другая – с едой. Лиззи упорно настаивала, чтобы Фрэнсис их взяла, как мать, отсылающая ребенка после каникул в интернат. Перед отъездом у них состоялся еще один разговор, во время которого Лиззи, по мнению Фрэнсис, совершенно справедливо заметила, что заботы о семье и по дому ложатся на нее тяжким бременем и это должно учитываться в их будущих отношениях. Вспомнив свои размышления во время полета в Севилью о том, что Лиззи, в конце концов, сама выбирала такую жизнь, Фрэнсис хотела было осторожно сказать об этом, но вдруг увидела в глазах Лиззи такое отчаяние, рожденное эмоциональной и физической усталостью, столь характерной для матерей в больших семьях, что не решилась что-либо произнести. Они тепло обнялись, а перед отъездом Фрэнсис поцеловала на прощание Уильяма, Роберта и всех детей, кроме Сэма, который ненавидел целоваться, хотя и был самым чувственным среди братьев. Барбара расцеловалась с Фрэнсис достаточно сердечно, но на ее лице было написано, что она хочет сказать намного больше, чем сказала. Когда машина Фрэнсис отъезжала от Грейнджа, все собрались на ступеньках крыльца, освещенные светом из холла, и ей запомнились их машущие силуэты.
Фрэнсис вошла через боковой вход своего дома, откуда вверх, прямо к ее квартире, вела крутая лестница. Ее не было дома три дня, и на половике у двери собралась приличная груда почты, в основном всякой ерунды, среди которой валялась и наполовину обкусанная картофелина. Фрэнсис уже привыкла к этому. В следующем по улице доме находилась закусочная, где готовили печеную картошку на вынос, и люди, казалось, никак не могли запомнить, что перечная начинка была ужасно невкусной.
Она включила свет. В один из уик-эндов они с Ники решили покрасить стены лестницы в терракотовый цвет, надеясь придать им теплоту, но добились лишь того, что теперь, когда поднимаешься по ступенькам, кажется, будто ты карабкаешься по какой-то длинной кишке. Лестница оставалась очень некрасивой, но Фрэнсис не стала ничего менять, только развесила плакаты с видами Сиены, Флоренции и очертаний башен Сан-Джиминьяно.
Наверху узенькая дверь открылась в неожиданно большую и светлую комнату, выходящую окнами на улицу. У Ники насчет этой комнаты постоянно роилось огромное количество идей, за которые она готова была энергично бороться, но Фрэнсис как будто не замечала их. Так же спокойна она была и в отношении соседней комнаты, которая служила ей спальней и выходила окнами в сад между домами. Фрэнсис выкрасила обе комнаты в цвет магнолии, обставила их самой необходимой мебелью и на этом остановилась. Если клиенты дарили ей какие-нибудь вещи, например привезенную из путешествий керамику, диванные подушки, лакированные шкатулки, растения в горшках, она вешала или ставила их куда попало, не заботясь об интерьере как едином целом. Так что обстановка в квартире была достаточно скучной. Когда Ники говорила ей об этом, Фрэнсис отвечала: „Да, такая же скучная, как и моя одежда. Дело в том, что меня это все не волнует. Почему тебя это должно волновать больше, чем меня?"
Она бросила чемодан на свою кровать, а почту – на кофейный столик в гостиной. Затем вернулась за коробками, отбросив картофелину ногой на улицу, и плечом закрыла за собой дверь. Коробку с едой она отнесла на крошечную кухню и аккуратно разложила все в холодильнике, испытывая чувство благодарности к Лиззи. Потом взяла сумку и почту, открыла вторую дверь, в гостиную, и спустилась по внутренней лестнице в офис.
Даже щелкнуть выключателем доставило ей удовольствие. Это было похоже на возвращение на сушу после нескольких дней, проведенных в крошечной лодке в открытом море. Ники, бесценная добросовестная Ники с ее длинными и густыми волосами, аккуратно собранными сзади, и талантом истинного управляющего, оставила все в полном порядке: аппаратура в чехлах, автоответчик включен, жалюзи опущены, кресла аккуратно пододвинуты к рабочим столам, цветы политы, корзины для мусора пусты. Фрэнсис поставила чемоданчик на рабочий стол и прочла отпечатанную Ники записку: „К 6.00 в сочельник никаких проблем, кроме того, что мистер и миссис Ньюбай спрашивают, в пешеходной ли зоне находится их гостиница в Равенне, так как они не переносят шума. Кроме того, мистер Причард спрашивает, почему его одиночный тур в Лукку в сентябре на двадцать фунтов дороже, чем в мае. Надеюсь, что в Севилье было шикарно! Увидимся в понедельник? Все равно я зайду. Может быть, до того как ты это прочитаешь. С любовью, Ники". Затем она прошлась по комнате, прикасаясь рукой к предметам. Это было одной из приятных сторон ее одинокой жизни – возможность наслаждаться тем, что ей нравилось, тем, что создано ею самой. И так вот уже четыре года, четыре размеренных, стабильных года, в течение которых ее бизнес уверенно расширялся. Принимая во внимание столь солидный срок, эта ошибка с Севильей не была такой уж ужасной.
Она открыла свою сумку и выложила на стол ее содержимое – бумаги и билеты. Затем начала рассортировывать все по кучкам: для бухгалтера, для мусорной корзины, для папки, которую Ники называла „Перспективы?". В последнюю надлежало отложить путеводители по Севилье. Бухгалтеру пойдут билеты на самолет и все счета, даже крошечные, размером не больше почтовой марки, полученные за чашку кофе, которые так и хотелось выбросить. Ну а в мусорное ведро – все, связанное с Гомесами Морено, включая визитную карточку Луиса, на которой были его телефоны и адреса в Севилье и Мадриде.
Фрэнсис взглянула на карточку. Это была обыкновенная деловая визитка, вручая которую, Луис сказал ей: „Я даю ее вам, потому что так положено поступать деловым людям. А уж вы можете выбросить ее в ближайшую урну".
Фрэнсис щелкнула по визитке ногтем большого пальца, присоединила ее к нескольким другим бумажкам и выбросила в корзину для мусора. Затем, ведомая каким-то ей самой непонятным импульсом, поразившим ее, словно вспышка, быстро нагнулась и выловила визитку обратно.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
МАЙ