Испанский сон
Шрифт:
— Боже, — сказала Вероника, — как это напоминает мне все то, что здесь было тогда… только она была мною, а я была как бы тобой. Конечно, ты понимаешь, — поправилась она, — это был просто разговор, без претензии на психоанализ.
— А что, — спросила Марина, — у нее были проблемы?
Вероника замялась.
— Уж не знаю, относится ли это к теме, — проговорила она нерешительно, — а если даже относится, могу ли я об этом с тобой говорить…
— Так не пойдет, — заявила Марина. — Если ты, по твоему же собственному признанию, открывала Фрейда, то должна была заметить, что непринужденный поток сознания пациента является одним из основных источников информации для врача. Я задавала тебе вопросы; ты отвечала, естественно перескакивая с одной темы на другую. Как ты думаешь, откуда эти перескакивания?
— Не знаю.
— Из глубин подсознания, — сказала Марина. — Ты постоянно проецируешь себя на Ану, равняешься на нее; впрочем, это естественно, так как ты ее любишь. Поскольку в вашем разговоре она вспомнила об этой встрече, а ты еще вдобавок пересказала мне этот разговор, теперь твоя естественная потребность — сделать то же, что и она, то есть упомянуть эту встречу в беседе со мной как бы уже независимо, от своего собственного лица…
— Это правда, — сказала Вероника. Она вдруг подумала, что делала Вадику заказ, по-обезьяньи воспроизведя давнюю Зайкину фразу о капуччино — фразу, на которую она тогда разозлилась ни с того ни с сего. Она вспомнила, как ей в тот раз стало стыдно за свою мелкую выходку. Какое счастье эта Марина, подумала она. Как ловко и бесстрастно она вскрывает глубинные пласты ее личности… ей, Веронике, никогда не хватило бы логики и решимости вот так безжалостно обозвать себя обезьяной.
— Ты все-таки не безнадежный пациент, — пошутила Марина, и Вероника жалко улыбнулась в ответ. — Теперь понимаешь мысль, да? Раз уж ты непринужденно вспомнила тот давний разговор, полагалось бы рассказать о нем полностью; однако вряд ли это полезно, так как прошло столько времени и изменилось столько вещей, что ты не расскажешь о нем иначе как в своей очень личной интерпретации. Вот если бы у нас была его магнитофонная запись… было бы интересно сравнить. Но у тебя же нет такой записи?
— Ай да вопросец… Я что, агент?
— Ну, мало ли… Может, ты настолько любишь ее, что записываешь свои с ней беседы на память.
— Хм.
— Значит, записи нет, — заключила Марина. — Что ж; в таком случае я должна задать вопросы о фактах — если не будешь врать, ответы на них позволят нам воспроизвести хотя бы основную суть того разговора.
— Да что ты прицепилась к тому разговору? Я тебе даже не успела рассказать о своем червячке!
— Странно, — пожала плечами Марина. — Я же спросила тебя: «это все»? Ты сказала — все.
— О разговоре, — подчеркнула Вероника. — Я сразу сказала — о разговоре. Но не о червячке.
— Ну что ж, — опять пожала плечами Марина. — Расскажи о червячке, если ты считаешь это важным.
— А разве это неважно? Я думаю, в этом суть.
— Суть чего?
— Чего, чего… Проблемы!
— Не тебе судить, в чем суть проблемы, — строго сказала Марина. — Мы что, сплетничаем? Если хочешь знать, я готовилась к этой встрече. Столько перекопала источников! Кстати, вовсе не одного только Фрейда; оказалось, современный психоанализ уже далеко от него ушел. Впрочем, ничего такого о себе я сказать не хочу; ты же знаешь, я никогда этим не занималась… но коли уж решили, изволь подчиняться правилам. Ты рассказываешь — я слушаю. Я спрашиваю — ты отвечаешь. А в чем суть чего, это не твое дело; а если тебе так не нравится, допиваем вкусненький «шеридан» и заканчиваем на дружеской ноте.
— Все, — сказала Вероника, — молчу.
— То-то же.
— Можно закурить?
— Валяй.
— А ты, кстати, сама никогда не куришь?
— Нет, — сказала Марина, будто раздумывая.
— Кажется, ты не прочь попробовать.
— Представляла себе это… Нет, нет.
Вероника закурила, испытывая некоторую досаду от провалившейся попытки совращения.
— Да что этот «шеридан»! — махнула она рукою. — Дорогущий, а толку с него… Может, врежем как следует? По крайней мере я усыплю противного цензора, который сидит у меня внутри и мешает сеансу.
— Этак все психоаналитики были бы алкашами, — не вполне уверенно заметила Марина, — со своими пациентами заодно.
— Ну, ради первого раза…
— Ну давай.
— Здорово! — обрадовалась Вероника. — Вадик!
— Ась?
— Нам бы чего покрепче.
— Водочки-с? или типа виски?
— Скажите, — спросила Марина, — нет ли у вас случайно ликера «Старый Таллин»?
Вероника глянула на нее с некоторым интересом.
Вадик потупился.
— Чего нет, того нет, — сказал он, скроив убийственно печальную рожу. — По этой тематике могу предложить, однако, «Рижский Черный Бальзам». Градусов не меньше…
— Его разве не в кофе? — удивилась Вероника.
— Мэм! — воздел руки Вадик. — Это вопрос индивидуального вкуса! Одни льют в кофе, другие — так!
— Не называйте меня «мэм».
— Понял вас, — с гротескной серьезностью склонил голову официант. — Два «Рижских»? Безо льда?
— Безо… да побольше.
Вадик ушел, размышляя о причудливых пертурбациях потребительских настроений.
— Ну-с, — сказала Марина, — продолжим. О чем хочешь рассказывать — о червячке? или о том разговоре?
— Командуй сама, — сдалась Вероника.
— Тогда следуем моей линии, — решила Марина, — то есть о разговоре; к червячку еще подойдем. Повторяю вопрос, на который ты мне не ответила: какие именно проблемы Аны вы обсуждали тогда?
Вадик вернулся с двумя высокими рюмками, почти до верху наполненными легендарным напитком. Вероника несколько нервно закурила. Вадик улыбнулся и ушел. Вероника тут же схватила рюмку и безжалостно, одним махом, влила в себя половину ее содержимого.
— Вот чего мне не хватало, — сказала она через десять секунд, удовлетворенно прислушиваясь к своим ощущениям. — Понимаешь, ее проблемы были связаны с тобой; вот почему мне так трудно было ответить.
— Со мной? — удивилась Марина. — Я уже была?
— Первый день… или второй день… да, ты как раз появилась… и должен был вернуться Филипп…
Вероника опорожнила рюмку. Это не предательство, подумала она; я делаю это ради нас… и во всяком случае я говорю это не какому-то мутному извращенцу, а твоей служанке, твоей наперснице, преданному тебе существу.
— Она очень страдала. Она никогда… она уже давно не ревновала Филиппа, отучилась его ревновать… а тут ты.
— Видишь, как важно, — заметила Марина. — Ты ведь тоже поначалу ужасно ревновала меня к ней.