Испанский сон
Шрифт:
Она молчала, пытаясь придумать, как его убедить.
— И стали Осташковы жить-поживать, — продолжал между тем участковый. — Тогда уж сюда не только те зачастят… ну, экстремисты… а и которые сейчас меня подбивают его отпустить. Как же так, скажут, Семеныч? Ты нам что обещал? Обещал, что уедут они. А они и не думают уезжать. Так не пойдет, дорогой… И получится, что я хотел сделать как лучше, в том числе и для вас, а вышли из этого для меня о-очень большие неприятности.
— Если мы не уедем, вы снова можете дать ход делу, — предположила она.
— Могу, — покачал он головой, — а прокурор спросит: почему не сразу? Что мне сказать, а? Договорился с преступниками, сказать? Голову в петлю сунуть?
— Что же делать? — спросила она умоляюще. — Как мне вас убедить? Давайте я с ним поговорю… Давайте я начну переезд… Посоветуйте! Сами сказали — для всех будет лучше!
— Есть порядок, — сказал Семенов внушительно. — Сейчас твой папаша задержанный. Даже не арестованный. Держать его здесь разрешается трое суток. Поняла? Не больше. Они истекают завтра.
— Значит, завтра вы все же отпустите?
— Раскатала губу, — зло сказал участковый. — Я тебе объяснил, как человеку: отпущу — могу нажить неприятности. Завтра, если ничего не случится, я должен завести дело, тогда он будет уже обвиняемый. То есть — следствие, суд. А ты говоришь — начну переезд. Или ты переедешь до завтра?
— Я поняла, — убито сказала она. — Но что же мне делать? Может быть, есть какой-нибудь способ…
— Сказал же, думаю. — Он помолчал. — Мог бы, наверно, придумать какой-нибудь ход… но чтоб я был на все сто уверен, что никакого обмана… что сразу же, сразу же…
— Я согласна на что угодно, — сказала она.
И тут же как бы со стороны услышала, насколько двусмысленно звучат ее слова. Что ж… Пусть понимает как хочет. Если вдруг он потребует… я дам ему все, все что захочет.
Семенов уловил ее мысли, медленно заулыбался.
— А скажи-ка… между нами, девочками…
И, пригнувшись к столу, с внезапным жадным блеском в глазах спросил пониженным голосом:
— Все-таки — он вынуждал, или… ты сама?..
— Я девственна, — сказала она, глядя на него прямо и без смущения. — Я вам говорила. Но ради отца согласна на все.
Он негромко рассмеялся, покрутил головой.
— Хитрая ты. Решила, значит, меня соблазнить? Компромат завести? Чтоб потом для Семенова ходу не было?
— Да вы что, — испугалась она, — я в том смысле, что… если что-нибудь написать… подписаться…
Он выпрямился.
— Есть один вариант, — сказал он торжественно. — Есть! Чтоб не я от тебя зависел, а ты от меня. Вот тогда… может быть…
— Какой, какой вариант?
— Напиши на своего отца заявление.
— Заявление? На отца?
— Ну да. Вынуждал, мол… так-то и так-то.
— Обвинить его? — спросила с ужасом.
— Да что здесь такого? — Он удивился. — Не у всех отцы такие… любящие, — ехидно сказал он, — как у тебя. Истязают всяко… Голодом морют, есть… Пишут, пишут на отцов, — сказал он как бы одобрительно. — Еще как пишут… А потом, ты сама сказала, что готова на все.
— Да у вас уже и так полно заявлений.
— Не понимаешь, — сказал он. — Я твое заявление в папочку-то не положу. Я его в карман положу, вот куда. — Он похлопал себя по груди, показывая, куда именно. — Теперь смотри: я твоего папашу отпускаю. Вы не уезжаете. Тогда я достаю бумажку из кармана и снова привлекаю его к ответственности, но уже на другом основании… Ну, видишь ли, одно дело свидетельские показания, а другое — заявление обиженной дочери. Ввиду вновь открывшихся обстоятельств, так называется. Тогда мне пенять не будут, что отпускал.
— Значит, вы мне не верите, — мрачно сказала она, — а я вам должна поверить.
— Думай, что говоришь, — буркнул участковый. — Кто ты и кто я? У меня есть основание тебе не верить! — Он повысил голос. — Вы со своим папашей всех вокруг за нос водили уж не знаю сколько лет, чистенькими казались. Так? Так! — Он обвинял Завет. — Да вы оба, дорогая моя, теперь профессионалы обмана! Вам обмануть — раз плюнуть! Сравниваешь… Я — при должности. Мне обманывать не положено. Да и нет нужды.
Он оскорбленно помолчал и добавил уже поспокойнее:
— К тому же, у тебя и выбора-то нет. Или верь мне, или под суд пойдет твой папаша.
— Я не буду обвинять Отца, — сказала она. — Это подло. Он мне не простит. А даже если… то я сама себе не прощу.
Что-то человеческое на миг мелькнуло в глазах участкового.
— Вот упрямая девка, — процедил он сквозь зубы. — Хочешь помочь… а тут…
Он шумно вздохнул.
— Черт с тобой. Какая б ты ни была… единственно, из уважения к тому, что сказала… — Он помедлил, подыскивая слова. — Давай такое придумаем, чтоб обоим сгодилось.
— Есть другой способ? — жестко спросила она.
— Ну, пусть не заявление. Допрос потерпевшей — устраивает?
— Я не считаю себя потерпевшей.
— Закон считает!
— А что считал закон, — спросила она, — когда здешние били меня и хотели изнасиловать?
Оба зло помолчали.
— Хорошо, — устало сказал он, — объяснение дашь? По свободной форме?
— Объяснение, заявление… Какая разница?
— Большая разница, — сказал он, — заявление обязывает нас завести дело, — а объяснение, это так… можно реагировать, можно нет… Для меня, если что, будет вновь открывшееся обстоятельство, а для тебя — уж во всяком случае, не обвинение отца. Просто подтверждение тому, что и так уйма народу видела.
Она думала.
— Если хочешь знать, — сказал он, — я вправе прямо сейчас официально потребовать у тебя объяснение.
Она взялась за голову обеими руками.
— Учти, — добавил он угрожающе, — сейчас не согласишься, больше не предложу ничего.
— Давайте бумагу, — сказала она сдавленным, чужим голосом.
Ее посадили писать в другой комнате. Стояла задача: положить Царство на бумагу. Предать? Невозможно. Нужно было найти способ написать бумагу без предательства.