Испить до дна
Шрифт:
— Нгуама — не Отелло! Он не виноват! Отелло там, на сцене! Вон он, смотрите!
И, по указке отважной Дездемоны, все обратились к подиуму.
Алексей же, растерявшись, обернулся на крик, на миг потерял бдительность и... получил сокрушительный удар в челюсть черным кулаком.
Зал ахнул и снова стих. Все ждали последствий нападения. Нокдаун? Нокаут?
Алена закрыла лицо ладошками: «Все из-за меня... Я все испортила... Я его предала!»
Но нет, европейский Отелло удержался на ногах. Только болезненно скривился.
Что ж, тем интереснее! Публику засвистала, заулюлюкала. Сейчас пострадавший ка-ак врежет в ответ!
Но Алене такое развитие событий вовсе не казалось интересным.
И она опять крикнула, громче и отчаяннее прежнего:
— Остановитесь!
Никакой реакции. Ни один мускул не дрогнул ни на черном лице африканца, ни на бледном, без кровинки, лице Алексея.
И тогда Алена решила пойти на крайние меры:
— Алеша! — Голос зазвенел и едва не сорвался, в горле засаднило. — Я люблю тебя!
А чтобы не осталось никаких сомнений ни у зала, ни у Нгуамы, повторила по-английски и по-французски:
— Ай лав ю, Алеша! Же т’эм!
Как сказать то же по-итальянски, она не знала, но это и не понадобилось — все и так поняли.
У девушки же публичное признание забрало последний остаток душевных сил. Она села на пол там же, где стояла. Сердце колотилось, как после километрового кросса.
Алексей часто-часто заморгал, и руки его безвольно упали вдоль тела. Он и сам как-то обмяк, ссутулился.
Алена же, чтобы расставить все точки над «и», закончила хрестоматийной репликой шекспировской Дездемоны:
— Мои грехи — любовь моя к тебе.
Строчка из трагедии была произнесена тихо, однако же достигла слуха того, кому была предназначена.
О великий Шекспир, против тебя не поспоришь... Алеша, во всяком случае, признал правоту гениального драматурга. А следовательно, собственную неправоту.
И он, понурившись и покраснев, как те раки, что повариха Озерковского детдома варила в большом чане, отозвался тоже шекспировской строкой:
— О, я глупец, глупец, глупец!
Отреагировал и Нгуама: побледнел, если такое слово приложимо к чернокожим. Он стал серым. И тоже тотчас же прекратил боевые действия.
Наверное, и у него был свой кодекс чести, запрещавший бить того, кто более не выказывает признаков враждебности.
Оба смотрели на нее.
Два мужика.
Два дурака.
— Экскюзэ-муа, мадемуазель Вьяз... вьяз... Бель мадемуазель! — наконец попросил прощения меценат и принялся ожесточенно стирать со щеки красный кружок, так что его ладошка из розовой превратилась в багровую.
— Прости, Аленушка, — следом за ним промолвил и Алексей.
Он примирительно протянул Нгуаме руку.
Из холла защелкали вспышки, ведь дружба народов — тоже неплохой журналистский материалец, особенно после войны между этими самыми «народами».
Нгуама оказался незлопамятным и с готовностью ответил на рукопожатие. В результате ладони у обоих оказались в багровой краске.
Кто знает, может быть, именно так в Африке осуществляется священный обряд братания?
Однако больше всего объективов все-таки было направлено на Алену Вяземскую, без сил сидящую на полу в пляжных шортиках.
Очень уж фотогеничная у нее внешность, да и поза живописная. Хоть на обложку журнала помещай, хоть на первую газетную полосу — успех изданию будет обеспечен...
Глава 9
БЛЮДЕЧКО С ГОЛУБОЙ КАЕМОЧКОЙ
— Я провожу тебя?
— Как хочешь...
— Не можешь меня простить, да?
— Да нет, почему, проводи. Я не злопамятна.
По правде сказать, сейчас ей было уже все равно.
Организм до самого донышка выбрал свои резервы.
Не до любви было, не до переживаний. Не до обид и прощений.
Слишком уж бурный выдался денек... «День длиною в жизнь...» Это чье-то изречение? Или название фильма? Нет сил припомнить...
Провожатый ей, впрочем, не помешал бы. И сейчас все равно, кто он, лишь бы помог добраться без приключений. А то ведь в таком состоянии и заплутать недолго или, чего доброго, вообще свалиться где-нибудь под забором...
Под итальянским забором, ха-ха... Она не видела на острове Лидо ни одного приличного штакетника или частокола, только узорчатые оградки, вроде наших типовых кладбищенских.
Почему-то Алене вдруг захотелось привалиться к тому высокому бетонному глухому забору-заборищу, что незнакомые соседи возвели на границе ее дачного участка. Так ребенок, переутомившись, прислоняется к материнскому плечу...
То ненавистное ограждение, которое она совсем недавно готова была снести, уничтожить, взорвать динамитом, измельчить в крошку, сейчас казалось ей надежным укрытием от всех треволнений. По дому соскучилась, что ли?
...Ах да, они уже едут в такси. Что за провал памяти — неужели задремала?
По-видимому, перед этим успела назвать адрес своего отеля...
Как же он называется, Господи?..
Какое-то красивое итальянское имя, не то Лукреция, не то Лючия... Не вспоминается. Наверное, потому, что задрипанный вид самой гостиницы никак не соответствует звучному наименованию.
А, к чему напрягаться, шофер ни о чем не спрашивает, видимо, уже знает, куда ему рулить.
Но ведь отель совсем недалеко от Дворца кино, рукой подать, почему же они добираются на машине?
— Зачем выбрасывать деньги на ветер? — пробормотала Алена. Даже будучи вконец измученной, она оставалась истинным Тельцом, практичным и экономным. — Пешком бы добрались...