Исполнение желаний
Шрифт:
В оперчасти мной занялся еще один “поклонник” поэзии - майор Луднев, начальник этой службы. Перед ним уже лежало мое дело, поэтому он стал брать быка за рога сразу:
– Прежние штучки решил продолжать? Мало одного срока показалось. Так мы тебе быстренько добавку выпишем, семидесятую статью не забыл еще?
– Простите, вы к кому обращаетесь?
– спросил я невинно.
– К тебе обращаюсь, - сказал майор.
– Насколько я помню статью сто тридцать вторую ИТ (исправительно-трудового кодекса), заключенные и администрация обязаны в обращении
– Хамишь? Ну-ну! По-другому с тобой поговорить? Да я тебя за антисоветские стихи знаешь, куда?!
– Я подам на вас жалобу прокурору по надзору. За неуставное обращение, за попытку инкриминировать ложное обвинение.
Он был зол, но эта фраза, кажется, его чуть-чуть отрезвила.
– Почему ложное? Мне передали, что в клубе читались стихи против Ленина, против милиции. Теперь он строил свою речь так, чтобы избегать прямого обращения. Очень уж ему не хотелось обращаться к какому-то вонючему зэку на “вы”.
– Ваши осведомители, - сказал я сухо, - не блещут интеллектом. А в поэзии вообще не компетентны. Я читал стихи известных советских поэтов: Вознесенского, Евтушенко, Солоухина. Все они члены Союза писателей, имеют правительственные награды.
– Ну, а эти, про Ленина?
– спросил он совсем не уверенно.
– Эти стихи кончаются так: “Ленин - самое чистое деянье, он не может быть замутнен. Уберите Ленина с денег - он для сердца и для знамен”. Андрей Вознесенский. Что тут, простите, антисоветского?
– Видимо, меня ввели в заблуждение, - пробормотал он, - ох уж я этому лейтенанту... Да, а за что судились в прошлый раз?
Он по-прежнему пытался строить фразы без прямого обращения, в результате чего его речь стала напоминать речь иностранца. Мне было смешно.
– Я не судился, - сказал я иронично, - меня судили. По статье, как видно из дела, лежащего перед вами, семидесятой...
– Я имел в виду, в чем эта антисоветчина заключалась?
– Подобная информация в компетенции КГБ, - сказал я, с трудом сдерживая смех.
– Если желаете, можете обратиться в местное управление комитета, телефон замначальника: четыре - тридцать два - одиннадцать...
– Я сам знаю, куда мне обращаться, - задергался майор в кресле.
– Нечего разговаривать. Стихи читать прекращать надо, тут не политехнический музей, а Маяковских в зоне нет.
Меня очень заинтересовало такое мышление. Политехнический музей у этого “знатока” ассоциировался только с поэзией. Кроме того, было интересно, как он меня выпроводит, не употребляя обращения. Тут, как не скажи - можете идти, идите, свободны, ступайте - все равно придется обратиться. Но он лихо вывернулся и из этого положения — вызвал сержанта и приказал ему отправить меня в барак.
Потом, анализируя свое поведение, я вынужден был подвести горестный итог: боялся зону, вел себя опрометчиво и нагло, наигрывая образ лихого уголовника, а в результате вынужден был потом долгое время этот облик поддерживать, носить мучительную и противную маску, которая в конце концов принесла мне кучу неприятностей.
Но что-то я совсем ушел от постепенного повествования с момента находки браслета связи до момента нынешнего, когда я, обретя неземное могущество, не знаю что мне делать.
Короче, ходил я немного по коридору, а большей части спал, выпрашивая у сестер седативные таблетки, и витал в очищающих воспоминаниях.
***
...В Краснодаре я несколько раз бывал, город более-менее знал. Я надел свою рабочую спецовку: джинсы и геологическую энцефалитку, купил в спортивном магазине большой кусок палаточной ткани и поехал в автомагазин.
Рядом с магазином была пространная стоянка продажных машин. Они стояли еще без номеров, прямо после железнодорожного переезда, разных цветов и разной степени поцарапанности. Сунув сторожу червонец, я прошел в конец стоянки, поглядывая на покупателей. Некоторые выбирали главным образом цвет, да смотрели, чтоб явных повреждений не было. Но большинство елозило вокруг машин с дрожащими щеками. Если бы у автомобиля были зубы, как у лошади, это значительно облегчило бы задачу покупателей. За неимением оных, они по пояс залазили под капот, ящерицами ползали между колесами.
Я выбрал заурядного “Жигуленка” поносного цвета и накрыл его купленным материалом, как чехлом. Мгновенно вокруг меня начали собираться заинтригованные покупатели. Какая-то тощая дамочка попыталась от дернуть чехол, но я гаркнул на нее:
– Отойдите, дамочка! Нечего тут лапать. Машина отобрана для Ивана Денисовича.
Минут десять я отражал наглые попытки взглянуть под чехол. Когда эти попытки начали сопровождаться поползновениями вручить мне купюру, я пообещал вы звать милицию. Стоявшая в стороне парочка многозначительно переглянулась и отозвала меня в сторону.
– Вы, наверное, специалист - заискивающе спросила женщина.
– В некоторой степени, - ответил я туманно.
– А что за машина?
– поинтересовался мужчина.
– Обычная машина, - сказал я честно.
– Но вы же ее специально отобрали?
– Ну, нельзя сказать, что специально...
– Послушайте, мы в технике ничего не понимаем.
Вы не могли бы нам уступить эту? Вы еще выберете.
– Пожалуйста, - добавила женщина, - мы вас отблагодарим.
– Я не уверен, что могу быть вам полезен, - сказал я застенчиво.
– Пятьсот рублей, - с видом бросающегося в про пасть, выпалил мужчина, - больше нет ни копейки.
– Ну, что ж...
Я стянул материю с машины, сложил ее, сунул под мышку. На выходе подмигнул сторожу, пообещал зайти завтра, так как еще не выбрал. Время клонилось к обеду, я отметил удачу в ближайшем кафе, где цыплят готовили на вертеле, предварительно натерев разнотравьем и нашпиговав всякой вкуснятиной. Обед об легчил мой карман на добрые полсотни, но я надеялся вскоре компенсировать эту потерю.