Исполняющий обязанности
Шрифт:
— А вот этот мужчина, любезная Ева Абрамовна, вам знаком?
«Любезная» прерывисто и словно украдкой вздохнула, что не ускользнуло, однако, от слуха Турецкого, наклонилась ниже к снимку и, следя за пальцем гостя, неопределенно пожала плечами.
— Если вас эта странная личность интересует, Александр Борисович, то я бы могла, пожалуй, вспомнить… А сейчас — нет, что-то мелькает, но весьма неопределенное. Что-то я, кажется, слышала от мужа, да… Он где-то служит, в каком-то высоком учреждении. Или служил… Он определенно военный, это заметно по его поведению. Непререкаемому, что ли? Но вы сами видите, какой-то… как бы сказать… Да никакой! — нашлась она наконец. — Безумно худой, словно больной подросток. Неприятный такой, словно раздевающий человека, взгляд. Речь негромкая, шепелявая. Явно он с определенным комплексом…
— Господи, да когда ж вы успели все это заметить? — Турецкий с восхищением уставился на женщину и чуть откинулся на стуле, так как решил, что подобный вопрос, произнесенный восторженным тоном, слишком смелый с его стороны шаг.
Но она поняла иначе и тут же, словно машинально, сама придвинулась к нему поближе.
— Я вспомнила, он… был у нас… у Давки. Даже дважды.
— Какое странное имя! — удивился Турецкий. — Я слышал, вашего мужа называли Додиком, тоже, честно скажу вам, не очень звучит. Но Давка?
— Давка — от Давида, он любил, когда я называла его так. И терпеть не мог эту собачью кличку — Додик. Он даже поэтому имя в паспорте сменил, когда получал новый. Стал зачем-то Дмитрием. Стать-то стал, — со вздохом продолжила она, — но послушной собачкой так и умер. Все кто мог ездили на нем, только что не верхом! А Давка был талантливый человек, на многое был способен… Но, я вам так скажу, Александр Борисович, если чего Бог не дал, то уж извините… Он слишком любил удовольствия. Вы знаете, все, кроме… кроме одного. А каково это чувствовать супруге? И далеко еще не старой, как вы заметили, возможно…
— Бедная, — сочувственно прошептал Турецкий, и шепот его явно глубоко проник в ее безвременно опустевшее сердце. — Как глубоко я вам сочувствую… Если бы вы знали… Увидев вас, я с искренней завистью немедленно подумал, что Давид, вероятно, был безумно счастлив с вами при жизни! И что же я слышу? Ай-я-яй, какое горе! И что же он — совсем, совсем? Ни-ни? А может, он, извините, с мальчиками? Так иногда бывает! — Тон Турецкого был настолько проникновенным, прочувствованным, что ни одна женщина, обделенная мужской лаской, не устояла бы.
— Ах, какие там девочки, какие мальчики! Он просто был неспособен. Раньше что-то еще мог, как-то — понимаете? — но полагал, что если взбодрит себя наркотиками, то сразу станет более сильным мужчиной. А потом наркотики остались, а все остальное исчезло полностью. Даже поцелуи перед сном стали пресными и чужими…
— Он принимал наркотики? А где же он их брал? Или их ему заменяли какие-нибудь лекарства?
— Ах, знаете, Александр Борисович, свинья грязь найдет. Был у него приятель, врач-нарколог, тот постоянно выручал. Но, я думаю, и хорошо пользовался ответными какими-то услугами моего мужа…
— А тот, худой? Вот этот, Ева Абрамовна? — Турецкий ткнул пальцем в снимок.
— Вы про Ваню? — вспомнила имя вдова и тут же добавила: — Только вы сделайте мне приятное одолжение, зовите меня просто Евой, я люблю свое имя.
— С удовольствием! — горячо подтвердил Турецкий. — А он что?
— Нет, Ваня, по-моему, не пользовался. Он вообще не в меру говорлив, но не пил и не курил. Я ж говорю, с комплексами. Видно, какая-то давняя болезнь не позволяла. Смотрите, как выглядит — совсем старик, а ведь ему, Давка говорил, нет и сорока. Но он противный — чисто по-человечески.
— А в чем же, если не секрет?
— Ах, да какой теперь секрет! Раньше, когда Давка был жив, я молчала. А сейчас? С вами?.. Понимаете, этот Ваня из той породы мелких людей, которые желают непременно иметь крупных женщин — вот вроде меня. Есть такая малорослая и тщедушная поросль, которая мнит себя Наполеонами. А всего-то и хватает их на то, чтобы оседлать кобылу да скакать до полного бесчувствия, без всякого удовольствия и жалости к ней, понимаете? Загнать, что называется, и в хвост и в гриву! — И она с откровенным вопросом взглянула Александру Борисовичу в глаза, словно призывая его разделить вместе с нею ее глубокое огорчение и только представить себе то, что она с таким вдохновением сейчас описала.
— Я этого не понимаю, — горячо возразил Турецкий. — И что, этот плюгавый тип посмел обратить на вас свое внимание?! — уничижительным тоном спросил он.
Старательно пряча усмешку, он подумал, что насчет гривы она определенно прихвастнула — какая у нее грива, наоборот, очаровательная и, кажется, модная нынче короткая стрижка, зато насчет хвоста? А вот что круп действительно в большом порядке и скачка может в самом деле представить великое удовольствие — это факт. Не так уж, видно, и глуп этот Ваня.
— Ну как же, так я ему и позволила! Терпеть не могу бесчувственных болтунов… Уж лучше бы пил, ей-богу!.. Но ручонки тянул, это было — фу! — Ее даже передернуло от неприятного воспоминания. — А мне нравятся мужчины как раз вашего типа, Александр Борисович…
— Да ну? — «изумился» Турецкий. — Мне чрезвычайно приятно слышать это именно от вас. Оказывается, наши ощущения взаимны.
Ева скромно потупила взгляд.
— А этого доктора вашего, я имею в виду приятеля Давида, здесь на снимках нет?
— Вы знаете, удивительно, но он не явился. Народу было много, некоторые из них, честно скажу вам, очень странные. Такие, знаете ли, как настоящие бандиты!
— Так, может, они ими и были? — чуть улыбнулся Турецкий, чтобы разрядить немного траурное настроение.
— У Давки?! На похоронах?! Да вы что, Александр Борисович?!
— Саша.
— Что — Саша? — нахмурилась было она.
— Я вас — Ева, вы меня — Саша, разве будет неправильно?
— Вы так странно сделали это предложение, что я не сразу поняла, — с застенчивой кокетливостью ответила женщина и тоже улыбнулась.