Испорченный вечер

Расулзаде Натиг

Стук в дверь прервал молчание. Он пошел к двери, хотя она была незаперта и можно было просто крикнуть от стола, чтобы входили.

Вернулся он с двумя стаканами в руках.

– Это коридорная, - сказал он.
– Вчера я просил у нее стаканы. Она принесла их. Надо было дать ей на чай?
– неуверенно проговорил он.

– Не знаю, - сказала она.

– А, ладно, потом дам.

– Сядь и угомонись, - сказала она

так, будто уж очень он

разошелся.

Он сел.

– Ты, ел сегодня ?
– спросила она.

– Сегодня ?

– Ну, да, сегодня, - повторила она..
– Я помню, ты, раньше ел не чаще одного- двух раз в день. Сейчас нет?

– Сейчас нет? Я нажил себе гастрит и теперь должен питаться вовремя.

– И еще ты нажил себе лысину, небольшую, маленькую лысину, - сказала она.

– И теперь должен ложиться вовремя,-подхватил он в том же шутливо-дурацком тоне.

Примерно к середине вечера в запале этого дурацкого тона, он вдруг осознал, что пошлости, которые независимо от самих себя, они оба говорили, сильно утомляют его, и у него душа сжалась и заскулила, прося пощады, простоты, естественности. Он вдруг замолчал, оставив без ответа какой-то очередной незначительный ее вопрос. Тогда она, не настаивая, не повторяя вопроса, тоже замолчала и долгим взглядом поглядела на него, как бы не видя. Он вспомнил этот ее взгляд, и что-то отдаленно - будто капля прошедшего дождя с чужого окна, сорвавшись падает на тротуар на твоих глазах, - вот так отдаленно что-то оторвалось, тихо вскрикнуло в его душе.

– Мы весь вечер все делали неправильно, - после длительного молчания проговорила она.

– Кто знает, - не сразу отозвался он, - кто знает, как это было бы правильно.

– Да, верно, - сказала она.
– Можно я выпью?

– Да, конечно, - сказал он и налил ей виски,

– Побольше, - попросил она.

Он молча налил ей до краев. Она выпила в одиночестве, ничуть не обидевшись, что он не поддержал ее, и ничуть этому не удивляясь.

Через некоторое время она заговорила, но он тут же прервал ее.

– Я знал, что ты хотела, - сказал он,

– Что?

– Набраться смелости, чтобы высказаться, - сказал он.
– Ну, как?

Тебя разобрало?

– Не поняла.

– Я имею в виду - виски подействовал уже?

– Да..

– И теперь ты собираешься мне что-то сказать?

– Да.

Он молчал

– Не надо, - сказал он.
–

Я знаю все, что ты мне можешь сказать.

– Ладно, - сказала она.
– Тоща я скажу только одно: вся эта серятина и бред, что мы оба несли тут в этот вечер... все это оттого, что нам слишком больно всерьез касаться нашего прошлого. Всерьез говорить о нем. Мне, например, очень больно вспоминать, - она замолчала. И сама наполнила свой стакан.

– Тебе будет плохо, - предостерег он ее, кивая на стакан в ее руках.

– Да, - сказала она.
– Мне будет плохо. Но теперь это нормальное мое состояние. Я и представить не могу, чтобы мне было не плохо.

– Не пей вина, Гертруда, - сказал он, боясь серьезного тона в их разговоре и стараясь вернуть давешний, беззаботный.

– Не подумай только, что я стала зашибать, - сказала она и, выпив не больше четверти стакана, поставила его на столик.

Когда он провожал ее по коридору гостиницы, она вдруг разом заметно опьянела, стала приставать к дежурной возле лифта с глупыми распросами о своей подруге, некогда работавшей в гостинице стала беспричинно хихикать, прижимаясь к нему на стоянке такси, затеяла с таксистом легкую, пьяную перебранку из-за стоимости проезда, которую тот назвал, хотя видела, как он тут же расплатился с таксистом. На прощание она с чувством расцеловала его и чуть картинно перекрестила.

– Храни тебя бог,-сказала она, села в машину и уехала, не оглянувшись не него, стоявшего на стоянке.

Он, как только она уехала, почувствовал облегчение. Но на душе, в которой ничего не шевельнулось за долгий вечер, было пасмурно и тяжело. Может, она и права,-подумал он,-может и мне больно ворошить наше прошлое. Кто знает?

Но твердо он знал теперь одно: глупо стараться вернуть вчерашний день. Ни к чему это не приводит, ничего не дает, кроме легкого разочарования и горечи. Глупо, глупо,-стучало у него в голове, когда он под ночным московским небом в далеких мелких звездах вышагивал ко входу в гостиницу. Глупо, глупо....Но что-то было еще, кроме этого "глупо", что-то, что подсказывало ему, что вечер этот был прекрасен, как и все, что невозможно повторить, он ясно это ощущал в себе и, отпирая ключом дверь своего номера, он вдруг, будто ослабев на миг, прислонился плечом к косяку двери, да так и остался стоять, словно пронзенный внезапной мыслью.