Исповедь экономического убийцы
Шрифт:
— И что же ты сказал ему?
Я колебался, но недолго.
— У меня не было выбора. Мне же надо придерживаться линии компании. Я спросил его, мог ли крестьянин написать такое письмо.
Она внимательно смотрела на меня.
— Он просто пожал плечами. — Наши глаза встретились. — Да, Паула, я сам себе противен за то, что вынужден играть эту роль.
— А потом что ты сделал? — продолжала она.
— Я грохнул кулаком по столу. Я хотел запугать его. Я спросил его, могут ли быть у крестьян «АК–47». Потом спросил, знает ли он, кто изобрел «АК–47».
— Он знал?
— Да. Но я еле расслышал его ответ. «Русский», — сказал он. — Конечно, я заверил его, что он прав, что изобретатель
— А ты сам в это веришь? — спросила она.
Ее вопрос остановил меня. Как же на него ответить, если честно? Я вспомнил Иран: Ямин назвал меня человеком, застрявшим между двумя мирами, человеком, стоящим в середине. Мне хотелось либо находиться в лагере, подвергшемся нападению, либо самому быть партизаном. Меня охватило странное чувство: чувство зависти к Ямину, Доку и колумбийским повстанцам. У этих людей были свои убеждения. У них был настоящий мир, а не ничья территория где–то посредине.
— Я делаю свою работу, — сказал я наконец.
Она мягко улыбнулась.
— Я ненавижу ее, — продолжал я. Я думал о людях, чьи образы так часто посещали меня в последние годы: Том Пейн и другие герои Войны за независимость, пираты и первооткрыва–тели Дальнего Запада. Они стояли по краям, не в середине. Нашли, сделали свой выбор и несли ответственность за свои поступки. — С каждым днем я ненавижу свою работу все больше.
Она взяла мою руку в свою.
— Свою работу?
Наши глаза встретились. Я понял вопрос.
— Самого себя.
Она сжала мою руку и медленно кивнула. Я сразу же почувствовал облегчение.
— Что ты будешь делать, Джон?
Мне нечего было ответить. Облегчение перешло в желание оправдаться. Я выдвинул старое объяснение: что я пытался делать добро, что я хотел найти пути изменения системы изнутри, что — старая песня, — если я уйду, мое место займет кто–то другой, еще хуже, чем я. Но, судя по ее взгляду, она не верила этим оправданиям. Более того, я и сам в них не верил. Она заставила меня понять правду: виновата была не моя работа, а я сам.
— А как насчет тебя? — спросил я наконец. — Что ты думаешь? Она тихонько вздохнула, выпустила мою руку и спросила:
— Что, пытаешься перевести разговор?
Я кивнул.
— Хорошо, — согласилась она, — но с одним условием. Мы вернемся к этому разговору. — Взяв ложку, она стала внимательно ее разглядывать. — Я знаю, что некоторые партизаны прошли обучение в России и Китае. — Она опустила ложку в кофе с молоком, помешала, затем медленно облизала ложку. — А что им еще остается делать? Им приходится учиться, как обращаться с современным оружием и как воевать против солдат, прошедших обучение на ваших базах. Иногда они торгуют кокаином, чтобы получить деньги на пополнение запасов. А как еще они могут покупать оружие? Они в неравном положении. Ваш Всемирный банк не помогает им защищать себя. Фактически, наоборот, он сам заталкивает их в эту ситуацию.
Она отпила кофе.
— Думаю, что справедливость на их стороне. Электричество пойдет во благо единицам, самым состоятельным колумбийцам; тысячи людей погибнут, потому что рыба и вода будут отравлены, после того как вы построите свою плотину.
Оттого что она говорила с таким сочувствием о людях, которые противостоят нам — мне, у меня по телу побежали мурашки. Я почувствовал, как сжались мои руки.
— Откуда ты знаешь столько о партизанах? — Уже задавая этот вопрос, я почувствовал внезапную слабость и ощущение, что я не хочу знать на него ответ.
— С некоторыми из них я училась в школе, — ответила она. Поколебавшись, она отодвинула чашку. — Мой брат участвует в
Вот оно. Я был уничтожен. Я–то считал, что знаю о ней все, но это… Я чувствовал себя как муж, обнаруживший свою жену в постели с другим мужчиной.
— А почему ты никогда не рассказывала мне об этом?
— Думала, что это не имеет значения. Зачем? Этим не хвастаются. — Она помолчала. — Я не видела его уже два года. Ему приходится быть очень осторожным.
— Откуда ты знаешь, что он еще жив?
— Я не знаю. Но некоторое время назад его объявили в розыск. Это хороший знак.
Я делал все, чтобы не показалось, будто бы я осуждаю или защищаюсь. Я очень надеялся, что она не почувствует моей ревности.
— А как получилось, что он примкнул к ним? — спросил я.
К счастью, она не отводила глаз от чашки.
— Он участвовал в демонстрации перед офисом какой–то нефтяной компании, «Оксидентал» по–моему. Он и его друзья протестовали против бурения на землях коренных жителей, в лесах, где жило племя, находившееся на грани вымирания. Их атаковали военные, избили, посадили в тюрьму. Заметь, они не делали ничего противозаконного, просто стояли у здания с плакатами и пели. — Она посмотрела в окно. — Его держали в тюрьме почти шесть месяцев. Он никогда не рассказывал нам, что там произошло, но он вернулся другим человеком.
Этот разговор был первым из многих подобных, которые потом были у нас с Паулой. Теперь я знаю, что эти беседы подготовили почву для того, что произошло потом.
Моя душа разрывалась, и все–таки мною руководили мой бумажник и те слабости характера, которые десятилетием раньше, в 1968 году, нащупало АНБ. Заставив меня понять это и противостоять тем чувствам, которые скрывались за моей симпатией к пиратам и вообще непокорным, Паула помогла мне встать на путь моего спасения.
Время, проведенное в Колумбии, помогло мне не только обдумать свои собственные проблемы, но и осознать различие между старой американской республикой и новой глобальной империей. Республика давала надежду миру. Ее основания были скорее моральными и философскими, нежели материалистическими. Она была построена на принципе равенства и справедливости для всех. Она была не просто утопической мечтой, но живым, дышащим, благородным организмом, протягивала руку помощи обездоленным. Она давала надежду и в то же время была силой, с которой нельзя было не считаться; при необходимости она была способна на решительные действия, как это случилось во Второй мировой войне, чтобы защитить свои принципы. Те самые институты — крупные корпорации, банки, бюрократические системы, которые представляли угрозу для республики, могли быть использованы во благо — для проведения глубочайших изменений в мире. Эти институты имеют системы коммуникаций и транспорта, необходимые для того, чтобы покончить с голодом и болезнями, даже войнами — если, конечно, убедить их взять этот курс.
Глобальная империя, напротив, это возмездие республике. Она эгоцентрична, служит во благо самой себе, алчна и материалистична; это система, основанная на меркантилизме. Как и ранее существовавшие империи, она готова протянуть руки только для того, чтобы присвоить ресурсы, схватить все, что на виду, и набить свою ненасытную утробу. Она использует любые средства, чтобы ее правители обрели еще большую власть и богатство.
Конечно, по мере осознания этого различия я стал лучше понимать и свою собственную роль. Клодин предупреждала меня; она честно рассказала, что мне придется делать, если я соглашусь работать в МЕЙН. И все–таки мне потребовались годы работы в таких странах, как Индонезия, Панама, Иран и Колумбия, чтобы понять глубинный смысл происходящего. И конечно, для этого понадобились терпение, любовь и беседы с такой женщиной, как Паула.