Исповедь гейши
Шрифт:
— Умница, — сказал он, подарив мне одну из своих редких улыбок.
Говорят, от любой зависимости трудно избавиться. Но пока я жила у матушки, в магазины меня не тянуло. Поначалу одержимость покупками еще давала о себе знать, особенно по ночам, и тогда я проклинала Рю и ругала его самыми последними словами. Но со временем это прошло. Порой я скучала по мужу и детям, но Рю звонил каждый выходной, и я за них не беспокоилась. После Рю к телефону подходили дети, они были еще немногословнее, чем их отец. Однако я все равно радовалась их родным голосочкам и с нетерпением ожидала возвращения. Мать Рю предпочитала со мной не говорить,
Надеюсь, я не слишком наскучила вам своим рассказом. Мне просто хочется, чтобы вы поняли: я не такая уж плохая. Попав в ту Японию, о которой не подозревала, я стала совсем другим человеком. Даже тело мое изменилось — оно раздалось и стало подвижнее, словно мне смазали все суставы. Пустота внутри заполнилась — не знаю, чем именно, может быть, хорошей едой, свежим воздухом или новыми мыслями, — но мне стало хорошо и спокойно. Я вновь обрела плоть и кровь, перестав быть черной тенью. И еще я пустила корни в саду.
Жаль, что я не могу вам его показать. После смерти хотелось бы упокоиться там, чтобы мои бренные останки могли наслаждаться его дивной красотой. Со временем сквозь меня проросли бы корни деревьев, заменив мне руки, благодатная весна вернула бы мне чистоту, а мягкий изумрудный мох стал бы моей кожей и волосами.
Но в конце февраля, когда стал таять снег, вернулся Рю.
Мне никогда не забыть этого дня. Я сидела на солнышке, любуясь заснеженным садом. Незамерзшим остался только ручеек, но и он, казалось, замедлил свой бег, лениво змеясь по белой земле. Тело мое застыло в истоме, мысли путались и куда-то исчезали, и в этот момент я почувствовала, как мне на плечо легла тяжелая рука Рю. От неожиданности я чуть не упала с террасы. Никто не прикасался ко мне уже несколько месяцев — и вдруг эта рука, такая живая и теплая. Рю сел рядом, от него все еще пахло самолетом.
— Ты поправилась, — сказал он вместо приветствия. — Тебе идет.
Эти слова повергли меня в панику. Целых два месяца меня совершенно не интересовало, как я выгляжу. Зеркало висело только в ванной. Вскочив, я попыталась закрыть свое ненакрашенное лицо.
— Почему ты не сказал, что приедешь? — недовольно буркнула я. — Я бы хоть подготовилась.
Рю тоже поднялся. Вид у него был огорченный.
— Ты что, мне не рада?
Он опять застал меня врасплох.
— Рада, конечно, но… если бы ты предупредил, я бы привела себя в порядок.
Я умоляюще посмотрела на него, надеясь, что он меня поймет. Но он, как всегда, не понял.
— Тебя по-прежнему волнует, как ты выглядишь, — усмехнулся он, переводя взгляд на сад.
Но тут появилась матушка с горячим чаем и тарелкой свежеиспеченных варабимоти, политых сахарным сиропом.
— Кушайте, мои дорогие, — сказала она, ставя поднос на стол. — А я пойду займусь ужином.
Мы стали есть варабимоти, молча глядя на притихший сад. Потом я хотела сбежать, но тут Рю заговорил:
— Когда я был мальчишкой, мать привезла меня сюда на каникулы. Сама она никогда не отдыхала, все время работала. — Его тонкие губы тронула грустная
Я понимала, что он пытается оправдаться, но внутри у меня все оборвалось. А как же я? Разве ты не был счастлив, когда целовал мою грудь?
На следующий день мы вернулись в Токио.
Город великанов
Расставаться с матушкой было тяжело, но еще труднее — покидать сад. Утром, открыв глаза, я почувствовала невыносимую боль в груди, словно у меня вырвали сердце. Отодвинув сёдзи, я вышла в сад. Еще не было шести, но небо уже окрасилось зарей, и его прозрачная голубизна предсказывала чудесную погоду. Скоро снег засверкает на солнце, словно бриллиантовая россыпь или вспыхивающие искры фейерверка. Но солнце еще не взошло, и снег выглядел самим собой — сонный и неподвижный, он приник к земле голубоватым покрывалом. Деревья и камни прорвали в нем дырки, сквозь которые сочился холод ночи.
По нетронутому снегу я босиком подошла к краю воды. Заснеженный мох, мягкий и упругий, щекотал мои ступни, как живое существо. Чуть слышно журчала вода — и это был единственный звук, нарушавший тишину. Но даже он казался каким-то сонным и приглушенным. Как же я буду жить в Токио без этого сада, который внес покой в мою сбившуюся с пути душу? Я спросила об этом у ручья и в ответ услышала странный гулкий стук. Звук был мне не знаком, но инстинктивная догадка заставила меня взглянуть на деревья.
И точно. Прямо над моей головой, футах в трех, на ветке клена, который я так усердно обрезала, готовя к зиме, сидела птица. У нее были черная с белыми пятнышками спинка, ярко-красный низ, и пестрая, черно-бело-красная головка. Я в первый раз видела настоящую птицу так близко, и она меня поразила. Конечно, в городе полно голубей и ворон, но эта птица была совсем другая. Она — часть природы и просто делила со мной жизненное пространство, не испытывая ко мне ни любви, ни ненависти. А какие у нее перышки! Никакому модельеру не под силу создать такое совершенное платье. Птица повернулась, и я увидела ее грудку нежнейшего серо-бежевого оттенка. Такого цвета мне встречать еще не приходилось — в нем были теплая мягкость и уют. В самом низу горело ярко-красное пятно, подчеркивающее изысканную бледность грудки. Потом птица повернулась снова, словно давая возможность оценить ее силу и ловкость, когда она принялась стучать по дереву клювом, добывая себе пропитание. Белый снег служил отличным фоном для ее энергичных движений, и я вдруг подумала, что раз маленькая птичка способна пережить бескормицу и не погибнуть суровой зимой, значит, и я смогу выжить в Токио.
Меня вдруг пронзило какое-то непонятное ощущение. Оно началось в пальцах ног, пробежало по подошвам и стало подниматься по ногам. Я стояла неподвижно, но внутри меня что-то зажглось и пришло в движение. Никогда прежде я не чувствовала такого биения жизни, даже после самых удачных покупок. Наконец птица улетела. Ноги у меня окоченели, но зато появилась какая-то неведомая раньше связь с землей. Я стала пятиться назад, стараясь ступать в свои следы на снегу. Мне хотелось сохранить их нетронутыми. Надеюсь, этот сад будет помнить меня даже после того, как растает снег.