Исповедь королевы
Шрифт:
Мы не знали точно, как именно он умер. Единственное, что мы знали, — это то, что его больше не было с нами.
Был вынесен вердикт, что его смерть наступила от естественных причин. Но мы так никогда и не узнаем, что убило Мирабо. Этот человек, несомненно, страдал от каких-то недугов. Жизнь, которую он вел на протяжении такого долгого времени, делала их неизбежными. Однако многие говорили, что сторонники герцога Орлеанского решили избавиться от этого человека, который пытался работать одновременно и на монархию, и на Национальную Ассамблею. Было бы нетрудно найти человека, готового подсыпать что-нибудь в его пищу или
Как бы там ни было, фактом оставалось то, что мы потеряли Мирабо, а вместе с ним — и наши лучшие надежды на восстановление монархии во Франции.
Итак, мы снова вернулись к повседневной жизни в Тюильри. Большую часть времени я проводила в своей комнате и писала. Теперь я уже знала, где именно я совершила свои самые роковые шаги и как мне следовало действовать. Я решила, что, если у меня когда-нибудь будет шанс, я ни за что не совершу снова тех же самых ошибок.
Мы с Элизабет вышивали наш гобелен и проводили вместе долгие часы, беседуя о детях. Иногда я играла с королем партию в бильярд. Для моциона мы совершали прогулки по Булонскому лесу. Однако, находясь вне дома, мы постоянно испытывали беспокойство. Хотя опыт, полученный в Версале, научил нас, что стены не могут защитить нас от ярости толпы, все же они давали нам некоторое ощущение безопасности. Мой сын по-прежнему по-дружески относился к солдатам, и я поощряла его в этом. Я считала, что он должен внушить им некоторую привязанность, и если когда-нибудь толпа снова обрушится на нас, как это случилось в Версале, эти солдаты, его друзья, будут защищать его.
Я страстно желала, чтобы поскорее пришло лето, а вместе с ним — та относительная свобода, которую мы имели в Сен-Клу. Но все это казалось еще очень далеким, и я предложила королю ускользнуть в Сен-Клу на Пасху. Он согласился на это, и я сказала, что мы должны готовиться.
Я помнила о том, что, когда уезжали тетушки, толпа окружила их экипаж и люди стали спорить, позволить им уехать или нет. Поэтому я сказала, что мы не должны допустить, чтобы всем стало известно о нашем отъезде. Но все равно необходимо было сделать некоторые приготовления, и члены моего близкого окружения знали о них.
Я полностью доверяла им, хотя среди них была одна вновь прибывшая особа по имени мадам Рошрей, о которой я знала очень мало. Но мне ее рекомендовали, и мне никогда и в голову не приходило сомневаться в том, что на нее можно положиться.
Приготовления были завершены. Уже почти наступила Пасха. Экипажи стояли во внутреннем дворе, и мы уже были готовы ехать. Но как только мы начали выезжать, как тотчас же обнаружили, что нас окружила чернь. Это была толпа того же сорта, как та, которая привезла нас из Версаля в Париж. От ужаса мне стало дурно. Мой сын отвернулся от окна кареты, и я обняла его, чтобы утешить.
Послышались оскорбления — грубые непристойности.
— Наш маленький папа должен остаться со своими детьми! — вопила толпа.
Подошел Лафайетт с солдатами. Он приказал толпе отступить и дать королевскому экипажу проехать. Но над ним стали насмехаться и швырять в него грязью. Я инстинктивно почувствовала, что это было еще одно организованное восстание.
— Вы ведете себя как враги конституции! — закричал Лафайетт. — Не позволяя королю уехать, вы делаете из него пленника и отменяете декреты, которые он утвердил!
Но они не слушали никаких
Они со злобой заглядывали в окна кареты. Когда король попытался заговорить, они закричали на него: «Жирная свинья!»
Я не могла удержаться, чтобы не выказать им своего пренебрежения. Этого я никогда не умела скрывать. Мои взгляды выдавали то презрение, которое я испытывала к этим людям.
— Посмотрите на нее! Неужели мы позволим этой шлюхе диктовать нам свою волю? — кричали они.
Лафайетт подъехал к экипажу.
— Сир, даете ли вы мне приказ стрелять по толпе? — спросил он.
— Я никогда не позволю этого! — воскликнул Луи. — Я не хочу, чтобы из-за меня пролилась хоть одна капля крови. Мы вернемся в Тюильри!
Итак, экипажи развернулись, и под крики и насмешки мы поехали обратно.
Когда мы вышли из экипажа, Луи сказал со вздохом:
— Ты засвидетельствуешь, что отныне мы не свободны!
Я была несчастна. Когда мы вошли в роковой дворец, я сказала мужу:
— На самом деле мы — пленники. Они решили, что мы никогда не покинем Тюильри!
В Варенн!
Вы что, слабоумные, что не предпринимаете никаких шагов, чтобы предотвратить бегство королевской семьи? Парижане, как же вы глупы! Я уже устал снова и снова повторять вам, что вы должны держать короля и дофина в надежных руках, что вы должны посадить под замок австрийку…
140
«Друг народа» (фр.).
11 июня. Лафайетт приказал, чтобы посты были удвоены и все экипажи обыскивались.
18 июня. С королевой с 2.30 до 6.
19 июня. С королем. Оставался во дворце с одиннадцати часов до полуночи.
20 июня. Попрощавшись со мной, король сказал: «Мсье де Ферсен, что бы ни случилось, я никогда не забуду обо всем, что вы сделали для меня!» Королева много плакала. В шесть часов я покинул ее… Вернулся домой. В восемь я написал королеве, чтобы изменить место встречи с женщинами, которые будут ждать их, и попросить их сообщить мне о точном времени через охранников…
Людовик отрекся от монархии. Отныне Людовик для нас — ничто. Теперь мы свободны, и у нас нет короля. Остается подумать, стоит ли нам назначать другого.
Сир, ваше величество знает о моей преданности вам. Но я не оставил вас в неведении относительно того, что, если вы отделите ваше дело от дела народа, я останусь на стороне народа.