Исповедь королевы
Шрифт:
Когда Байи повторял эти слова, он пропустил слово «доверие». Я сразу же заметила это и напомнила Байи о его оплошности.
— Вы слышите, господа? Ведь так получилось даже лучше, чем если бы моя память не подвела меня! — сказал Байи.
Они высмеивали нас. Они делали вид, будто обращаются с нами как с королем и королевой, в то время как на самом деле мы были всего лишь их пленниками.
Потом нам дали короткую передышку. Нам позволили переехать из ратуши в Тюильри — в этот мрачный, пустынный дворец, который они выбрали для нас.
Тюильри
Никто не поверил бы в то, что произошло с нами за последние сутки, и что бы он ни представил себе, все это будет далеко до того, что нам пришлось вынести.
Когда кто-либо принимает на себя руководство революцией, вся трудность состоит в том, чтобы не подгонять ее, а сдерживать.
О, прекрасный, но слабый король! О, несчастнейшая из королев! Ваши колебания ввергли вас в ужасную пропасть! Если вы отвергнете мои советы либо если я потерплю неудачу, погребальный покров окутает это королевство.
Он (Ферсен) обосновался в селении Отей… и приходит в Сен-Клу под покровом темноты. Солдат из охраны, бывший в увольнении, встретил его, когда он уходил из замка в три часа утра. Я подумал, что мой долг — поговорить об этом с королевой. «Не думаете ли вы, — сказал я ей, — что присутствие графа де Ферсена и его визиты в замок могут быть источником опасности?» Она посмотрела на меня с тем презрительным выражением, которое вы хорошо знаете. «Скажите ему это сами, если считаете правильным поступить так!..»
Я очень благодарен тебе за все твои слова по поводу моей подруги [Марии Антуанетты]. Верь мне, моя дорогая Софи, она заслуживает всех тех чувств, которые я испытываю к ней. Она — самое совершенное создание, которое я когда-либо знал или мог знать…
С каким ужасным роковым чувством я вошла в Тюильри! Прошло уже много времени с тех пор, как это место было обитаемо. Там было сыро и холодно. Коридоры были такими темными, что даже днем их приходилось освещать чадящими масляными лампами. Мы были в таком изнеможении, что единственное, что нам хотелось, — это спать. Дофин больше уже не говорил, что голоден. Его глаза слипались, но все же он сказал:
— Это противное место, мама! Давайте сейчас же поедем домой!
— Но почему же, мой Chou d’Amour, ведь Людовик Четырнадцатый жил здесь и любил это место. Поэтому ты тоже должен полюбить его!
— Но почему он любил его?
— Возможно, ты узнаешь это.
Ему слишком хотелось спать, чтобы задавать еще вопросы, и меня это очень радовало.
Я пыталась заснуть на поспешно сооруженной для меня постели, но все продолжала лежать без сна. Я была испугана, и мне казалось, что я все еще чувствую движение кареты, слышу крики людей и вижу
Я думала о том, что теперь будет с нами. Король крепко спал.
Утром мое настроение немного улучшилось. Солнце осветило ветхий вид дворца, но дневной свет, по крайней мере, действовал утешительно. Я почувствовала, что уже само то, что мы провели в безопасности ночь, было в некоторой степени триумфом.
Король был полон оптимизма.
— Нам сюда привезут мебель из Версаля. Я уверен, что мой народ пожелает, чтобы мы расположились здесь достойным образом.
Казалось невероятным, что он мог до сих пор верить в любовь своего народа.
Наши верные слуги раздобыли для нас кое-какую еду, и мы теперь могли заняться обследованием дворца. Оказалось, что в порядке была только одна часть — та, что была обращена в сторону сада. На втором этаже находилось несколько комнат, в которых можно было жить. В этих комнатах мы расположили спальни короля и Элизабет, комнаты для дофина и его сестры, гостиную и несколько приемных. На первом этаже находились моя спальня и еще четыре комнаты. Все эти апартаменты соединял лестничный пролет, так что в случае крайней необходимости мы все очень быстро могли бы собраться вместе.
Однако оказалось, что мы не найдем здесь покоя, потому что с наступлением утра народ вновь стал собираться.
Мой сын услышал их голоса и подбежал ко мне.
— Mon Dieu [136] , мама, неужели все снова будет как вчера? — воскликнул он.
Я пыталась утешить его, но женщины уже кричали мне, чтобы я вышла на балкон. Я вышла туда, причем, как и накануне, думала, что, вполне возможно, иду на смерть. Однако я сразу же заметила, что это была совсем другая толпа, более здравомыслящая. Это были парижане, твердо стоявшие на стороне революции. Однако это были не те преступники и проститутки, которые совершили поход на Версаль. Я сразу же почувствовала разницу и решила, что могу поговорить с ними.
136
Боже мой (фр.).
Когда я вышла на балкон, установилась тишина. Я поняла, что они уважают мое мужество, которое проявлялось в том, что я без страха стояла лицом к лицу с ними.
Я произнесла:
— Друзья мои, вы должны знать, что я люблю мой добрый город Париж!
— О да! — крикнул чей-то голос. — Так сильно, что четырнадцатого июля вы хотели, чтобы он был осажден, а пятого октября чуть не сбежали за границу!
Послышались одобрительные крики и смех. Однако как все это отличалось от того, что было вчера!
— Мы должны перестать ненавидеть друг друга! — сказала я.
Снова установилась тишина. Потом кто-то сказал:
— А она смелая, эта австрийка!
Снова тишина, а потом:
— Да здравствует королева!
Когда я вернулась в комнату, я почувствовала большое облегчение. Но я знала, что теперь все будет уже не так, как раньше. Должны произойти великие перемены. Да, это было необходимо. Больше не будет ни расточительных балов, ни платьев от Розы Бертен, ни новых усовершенствований в Трианоне. Все это было уже не нужно мне. Мне будет вполне достаточно моих детей, моего любовника, моего великодушного и нежного мужа.