Исповедь королевы

Холт Виктория

— Он просто сражен своим счастьем, бедный Берри!

Меня провели в королевские апартаменты, и там я познакомилась с принцами. Первым из них был герцог Орлеанский, приходившийся внуком дяде короля. Вторым был герцог Пантьеврский, внук Людовика XIV (позже я узнала, что его матерью была мадам де Монтеспан, любовница короля). Затем — принцы Конде и Конти. Все они показались мне очень старыми и неинтересными. В тот день мне представили также некоторых молодых членов королевской семьи. Одной из них была принцесса де Ламбаль. Ей был двадцать один год, и мне она казалась уже немолодой. Но я сразу же заинтересовалась ею и даже почувствовала, что могла бы полюбить ее. Ведь я так отчаянно нуждалась в друге, которому могла бы довериться! Она была уже вдовой, и брак ее был очень несчастливым. Слава Богу, он продолжался недолго — всего лишь два года. Как мне рассказали,

ее муж сделался «больным» вследствие любовной связи. Он вел чрезвычайно бурную жизнь и впоследствии умер. Несчастная Мария Тереза! В то время, когда мы с ней познакомились, в ее обязанности входило быть постоянной компаньонкой своего свекра. Он был довольно странным человеком и все время был занят тем, что оплакивал своего сына. Единственное, что интересовало его помимо этого, была его коллекция часов. Если он не горевал о смерти сына, то кудахтал над своими часами: заводил их и надоедал всем, кому только мог, демонстрируя их. Если бы я знала об этом, я бы посочувствовала ей. Жизнь принцессы де Ламбаль состояла из одних лишь поездок из замка в замок вместе со своим странным свекром и его коллекцией часов. Все же я нашла утешение в нашей встрече. Та минута, когда мне представили принцессу, до сих пор наиболее ясно сохранилась в моей памяти по сравнению со всеми остальными представлениями, непрерывная череда которых, как мне тогда казалось, будет длиться вечно.

Все это совершалось с величайшей торжественностью, даже процедура примерки свадебных колец. Они хотели быть уверенными, что их кольцо будет мне впору. В сопровождении короля в мои апартаменты пришел церемониймейстер. С ними пришли принцы королевской крови и тетушки. Единственной целью этой небольшой церемонии была примерка двенадцати разных колец и выбор самого подходящего из них. Когда кольцо было выбрано, его сняли с моей руки, чтобы потом сам дофин надел мне его на палец. Король обнял меня и попрощался. Затем, один за другим, в порядке старшинства, все остальные сделали то же самое.

Я была измучена и хотела поскорее лечь в постель. Когда мои служанки переодели меня, я стала думать о дофине, который казался таким непохожим на всех остальных. Он почти не разговаривал со мной, почти не смотрел на меня, и я с трудом могла припомнить, как он выглядит. В то же время мне прекрасно запомнились лица короля и принцессы де Ламбаль.

— Мадам так задумчива, — сказала одна из моих служанок.

— Она думает о дофине, — застенчиво прошептала другая.

Я улыбнулась этим двум девушкам. Они были веселы, словно радовались тому, что избавились от надзора мадам де Ноай и моих строгих фрейлин.

— Да, — призналась я, — мои мысли заняты им.

Когда я произносила эти слова, мне вдруг показалось, что я слышу голос матушки: «Не будь слишком фамильярной с подчиненными!» Но мне необходимо было поговорить хоть с кем-нибудь. Мне так хотелось побеседовать, забыв о правилах этикета!

— Это естественно для невесты — думать о своем женихе.

Я ободряюще улыбнулась.

— Сегодня он будет спать под другой крышей.

Разговор девушек перешел в хихиканье.

— Почему?

Они снисходительно улыбнулись мне точно так же, как все улыбались у нас дома, в Вене.

— Потому что он не может находиться под одной крышей со своей невестой до первой брачной ночи. Он переночует в доме графа де Сен-Флорантена, министра и государственного секретаря королевства.

— Это любопытно, — сказала я, подавляя зевоту.

Я легла в постель и продолжала думать о дофине. Интересно, думает ли он обо мне, и если да, то что именно?

По прошествии многих лет, когда я уже знала его очень хорошо, я увидела запись, которую он сделал в своем дневнике в тот вечер. Это было свойственно ему и само по себе ни о чем не говорило. Но к тому времени я уже знала его тайну и поняла причину его странного поведения по отношению ко мне. Там было написано всего лишь несколько слов: «Беседа с мадам дофиной».

На следующий день мы отправились в Шато Ла-Мюэтт, где должны были провести еще одну ночь, чтобы затем направиться в Версаль.

Как только мы тронулись в путь, я сразу же поняла, что что-то было не в порядке. Прежде всего, король уже не сопровождал нас. Он уехал вперед. Мне хотелось знать почему. Позже я узнала, что причина была в следующем: дорога, ведущая из Ла-Мюэтт в Версаль, проходила через Париж, а король никогда не проезжал торжественно через свою столицу или мимо нее, если этого можно было избежать. У него не было желания в таком торжественном случае, как этот, столкнуться с враждебным

молчанием своего народа. Именно поэтому тогда, в Страсбургском соборе, когда принц Роган назвал его Людовиком Многолюбимым, я заметила это циничное выражение на лицах людей. Его действительно называли так, когда он был молодым, но теперь все было по-другому. Народ Парижа ненавидел своего короля. Люди были бедны, им часто не хватало хлеба, и они были в ярости, потому что король тратил огромные средства на свои дворцы и своих любовниц, в то время как они голодали.

Но не эта причина вызывала беспокойство у моих друзей. Мерси был в состоянии сомнения и отправил в Вену курьеров. Аббат выглядел обеспокоенным, как и принц Стархембургский. Я хотела, чтобы они объяснили мне, в чем дело, но они, конечно, не пожелали сделать этого. Однако я заметила выражение лукавого удовольствия на лицах некоторых из моих служанок. Что-то должно было случиться в Ла-Мюэтт.

По пути мы заехали в монастырь кармелиток Сен-Дени, где меня должны были представить Луизе, четвертой тетушке, младшей сестре Аделаиды, Виктории и Софи. Луиза заинтересовала меня. Она была совсем не похожа на трех других сестер. Мне, вероятно, следовало бы пожалеть ее, потому что она заметно хромала и была безобразна до жалости. Одно ее плечо было выше другого, но тем не менее я не чувствовала жалости, потому что она казалась куда более счастливой, чем три ее старших сестры. Величественная и, несмотря на свои привычки аббатисы, держащая себя как королевская особа, тетушка Луиза была очень приветливой и казалось, чувствовала, как хотелось мне поговорить с кем-нибудь. Она задала мне множество вопросов, а потом рассказала кое-что о себе, признавшись, что в монастыре чувствует себя гораздо более счастливой, чем в королевских дворцах, и что подлинных сокровищ мира во дворцах не найти. Она уже давно постигла эту истину и приняла решение прожить свою жизнь в изоляции искупления от грехов.

Я не могла себе представить, чтобы у нее могло быть много грехов. Выражение моего лица, должно быть, ясно свидетельствовало об этом, потому что она сказала довольно горячо:

— Моих собственных и чужих грехов!

Мне так хотелось расспросить ее обо всем! Но как только я собиралась задать ей какой-нибудь неосторожный вопрос, который, несомненно, повлек бы за собой интересный ответ, перед моим мысленным взором появлялось лицо моей матушки, предостерегающей меня от легкомысленной неосторожности, и я умолкала. А потом было уже слишком поздно.

По мере нашего приближения к Ла-Мюэтт озабоченность Мерси становилась все глубже. Я слышала, как он говорил шепотом принцу Стархембургскому:

— Мы ничего, ничего не можем поделать! Просто непостижимо, почему он выбрал именно этот момент!

Мое внимание привлекли люди, стоявшие вдоль дороги, особенно когда мы приблизились к Парижу. Мы не стали въезжать в город, а объехали вокруг него. Приветственные крики стали оглушительными. Я улыбалась и наклоняла голову, как меня учили. Люди кричали, называя меня «mignonne» [10] . Благодаря этому я совсем забыла о беспокойстве Мерси, потому что такие приветствия всегда доставляли мне наслаждение.

10

Милая (фр.).

Когда мы приехали в Ла-Мюэтт, это даже огорчило меня. Король был уже там и ждал нас, чтобы представить мне моих деверей. Графу Прованскому было четырнадцать лет. Он был всего на шестнадцать дней моложе меня и гораздо красивее дофина. Он был немного склонен к полноте, как и его старший брат. Однако он казался более энергичным и очень заинтересовал меня. Его младший брат, граф д’Артуа, был примерно на год младше меня, но благодаря живому и умному выражению глаз он казался старше, вернее, я хочу сказать, более искушенным, чем оба его брата. Он взял мою руку и поцеловал ее, в то время как его дерзкий взгляд выражал восхищение. Поскольку я всегда была очень чувствительна к восхищению, то из двоих, а возможно, и из всех троих братьев я предпочла бы Артуа. Но у меня не было намерения сравнивать дофина с ними. На самом деле я старалась вовсе не думать о дофине, потому что мысли о нем очень смущали и немного угнетали меня. Я просто не знала, что подумать о нем, и боялась думать слишком много. Так что мне вполне благополучно удалось вовсе забыть о его существовании. Я всегда жила тем, что происходило со мной в настоящий момент, а тогда вокруг меня было столько интересного, что это полностью завладело моими мыслями.