Исповедь королевы
Шрифт:
Впоследствии мадам Кампан рассказала мне, что мадам Софи панически боялась грозы. Когда надвигалась гроза, ее личность совершенно менялась. Вместо того чтобы как обычно бегать по дворцу, искоса поглядывая по сторонам («как заяц» — говорила мадам Кампан) и делая вид, что не узнает встречающихся по пути людей, она вступала в беседу со всеми, даже с самими скромными людьми, пожимала им руки и даже обнимала их в те минуты, когда ее страх достигал высшей степени. Мне предстояло еще многое узнать о моих тетушках. Но как обычно я узнала обо всем слишком поздно.
Как только гроза кончилась, Софи снова начала вести себя как раньше, то есть ни с кем не разговаривала и бегала из комнаты в комнату в своей обычной странной манере. Мадам Кампан, которой тетя Виктория полностью
— С тех пор мы подвержены приступам страха, — объясняла мадам Виктория.
Хотя гроза кончилась, дождь все еще продолжался, и я боялась, что жители Парижа, пришедшие в Версаль посмотреть фейерверк, будут обмануты в своих ожиданиях. При такой погоде никакого фейерверка не будет. Еще одно дурное предзнаменование!
Король начал прием в Стеклянной галерее, и мы все собрались там. От великолепия этой галереи просто дух захватывало. Позже я привыкла к ее роскоши. Мне запомнились канделябры — позолоченные, блестящие. В каждом из них было по тридцать свечей, и, хотя снаружи было уже темно, в галерее было светло как днем. Король, мой муж и я уселись за стол, покрытый зеленым бархатом, украшенным золотым шнуром и бахромой, и принялись играть в каваньоль. К счастью, меня весьма предусмотрительно научили играть в эту довольно грубую игру, и я умела делать это гораздо лучше, чем писать. Мы с королем улыбались друг другу через стол, в то время как дофин сидел угрюмый и всем своим видом показывал, что презирает подобное времяпрепровождение. Конечно, так оно и было на самом деле. Пока мы играли, люди гуськом проходили мимо, чтобы взглянуть на нас. Я не знала, следует ли мне улыбаться им. Но король вел себя так, словно они вовсе не существовали, и я последовала его примеру. Среди зрителей было несколько человек, которых никто не приглашал. В зале должны были присутствовать только те, кто получил специальное приглашение. Однако некоторые из тех людей, кто не смог уехать домой из-за грозы, решили сами себе компенсировать тот факт, что им не удалось посмотреть фейерверк. Они прорвали заграждение, пробрались в галерею и смешались с гостями. Швейцары и гвардейцы пришли к выводу, что сдержать их совершенно невозможно. К тому же охрана боялась неприятных последствий, и поэтому никто ничего не предпринимал.
Когда прием в Стеклянной галерее закончился, мы отправились ужинать в новый оперный театр, который король построил специально для того, чтобы отпраздновать мое прибытие во Францию. Когда мы направлялись в оперный театр, нас охраняли швейцарские гвардейцы. Они были так хороши в своих накрахмаленных брыжах, и шляпах с плюмажами! Не менее красочно смотрелись и телохранители в своих мундирах, отделанных серебристым шнуром, красных бриджах и чулках.
Первоначальное назначение этого прекрасного оперного театра было искусно замаскировано. Фальшивый пол закрывал ряды сидений, и на этом полу был установлен стол, уставленный цветами и сверкающим хрусталем. Мы церемонно расселись по местам: король — во главе стола, я — по одну сторону от него, а мой муж — по другую. Рядом со мной, что меня очень радовало, сидел мой озорной младший деверь, граф д’Артуа. Он был очень внимателен ко мне и заявил, что будет моим кавалером, подразумевая тем самым в довольно дерзкой форме, что готов вместо дофина поддержать честь Франции, когда бы я этого ни пожелала. Несмотря на то, что граф иногда несколько переходил дозволенную грань приличия, он тем не менее понравился мне с той минуты, как я впервые увидела его.
По другую сторону от
Я была слишком взволнована, чтобы есть, однако успела заметить, что у моего мужа прекрасный аппетит. Мне еще не встречались такие люди, как он: способные полностью забывать об окружающих. Пока с величайшей помпой вносили «королевское мясо» (так назывались многочисленные мясные блюда), дофин спокойно сидел в одиночестве, ни на кого не обращая внимания, потому что единственным предметом его интереса была еда. Он набрасывался на нее с такой жадностью, как будто только что вернулся после целого дня напряженной охоты.
Заметив прожорливость своего внука, король довольно громко сделал ему замечание:
— Ты ешь слишком усердно, Берри. Не следует так перегружать желудок в эту самую лучшую из твоих ночей.
Мой муж ответил ему, и все услышали его слова — вероятно, потому, что им так редко приходилось слышать его голос.
— Я всегда лучше сплю после хорошего ужина, — сказал он.
Я видела, как Артуа, сидя рядом со мной, старается сдержать смех. Многие из гостей вдруг поспешно склонились к своим тарелкам, другие завязали оживленную беседу со своими соседями по столу, отвернувшись от нас, сидевших во главе стола.
Король печально посмотрел на меня, а потом завел разговор о дофине с графом Прованским.
То, что произошло несколько позже, настолько смутило меня, что даже теперь мне не хочется вспоминать об этом. Наступила ночь. Когда я взглянула через стол на моего мужа и поймала его взгляд, он смутился и отвернулся. Вне всякого сомнения, он испытывал такое же, как и я, беспокойство. Мне было известно, что должно было произойти в ту ночь. Хотя нельзя сказать, чтобы я ждала этого с большим удовольствием, одно было несомненно: как бы противно это ни было, то, что должно было случиться между нами, могло привести к исполнению моего самого заветного желания — рождению ребенка! Ради этого стоило вынести любые страдания. Главное — я стану матерью!
Мы вернулись обратно во дворец, и началась церемония возложения жениха и невесты на брачное ложе. Графиня де Шартр, занимавшая самое высокое положение среди замужних дам, вручила мне ночную рубашку и проводила в спальню, где меня уже ждал муж, которому сам король помог одеться к брачной ночи. Мы сели рядом на кровать, и за все это время мой муж даже ни разу не взглянул на меня. Я не могу с уверенностью сказать, считал ли он подобные церемонии невероятной глупостью или же просто очень хотел спать из-за того, что съел за ужином такое огромное количество еды.
Полог был отдернут, и все могли видеть, как архиепископ Реймса благословил кровать и окропил нас святой водой. Мы, должно быть, казались весьма странной молодой супружеской четой — оба такие юные, почти дети: я, покрасневшая и беспокойная, и мой скучающий муж. И действительно, мы оба были всего лишь испуганными детьми.
Король задумчиво улыбнулся мне, как будто показывая, как страстно он желал бы оказаться на месте дофина, а затем повернулся, чтобы выйти и оставить нас наедине. Все поклонники вышли вслед за ним. Мои служанки задернули полог, который скрыл меня, оставив наедине с супругом.