Исповедь королевы
Шрифт:
Вот так мы проводили дни. Если бы не наше мрачное окружение, не этот постоянный надзор, думаю, я могла бы быть довольно счастливой, живя такой вот простой жизнью. Я чаще видела своих детей, чем если бы жила со всей пышностью в Версале, и любовь между нами все росла. Если я пишу о своей дочери не так много, как о сыне, то это не потому, что я меньше любила ее. Она была мягкой и ласковой от природы. У нее не было того необузданного темперамента, который был присущ ее младшему брату. Она очень походила на Элизабет и была одним из величайших утешений в моей жизни. Но поскольку Луи-Шарль был дофином, я постоянно находилась в состоянии
Мы кушали, словно самая простая семья. Потом король дремал, как обыкновенный отец семейства, а я иногда читала вслух, обычно что-нибудь из истории. Элизабет и Мария Тереза принимались по очереди читать отрывки из более легких произведений, таких, как «Тысяча и одна ночь» или «Эвелина» мисс Берни. Король просыпался и загадывал загадки из «Mercure de France» [155] . По крайней мере, у нас была семья.
Нам все время приходилось заниматься рукоделием, потому что мы с Элизабет должны были чинить свою одежду.
155
«Французский Меркурий» (фр.).
Однако каждый день нам приходилось выносить унижения. Нам постоянно напоминали, что мы — пленники, что теперь мы ничем не отличаемся от других. Фактически мы были даже менее значительными людьми, чем окружающие. Ведь наши тюремщики были, по крайней мере, свободными людьми. Тем не менее у нас были друзья. Тюржи, один из тех, кто обслуживал нас, был вместе с нами еще в Версале. Именно он открыл мне дверь прихожей под названием «Бычий Глаз», когда толпа гналась за мной по пятам. Он постоянно информировал нас о том, что происходило в окружающем мире. Мадам Клери, бывало, стояла под стеной Тампля и выкрикивала последние новости, чтобы мы могли знать о том, что происходит. Я обнаружила, что некоторые из охранявших нас людей, которые пришли сюда, полные ненависти к нам, теперь, после того, как они увидела нас всех вместе, склонились на нашу сторону. Своим поведением мы изобличали сплетни, которые они о нас слышали. Я показывала им вырезанные пряди детских волос и рассказывала, в каком возрасте они были, когда я выстригла у них эти локоны. Я перевязывала их надушенной лентой и немножко плакала над ними. Я часто видела, как при этом некоторые из этих людей с мрачными лицами отворачивались, растроганные.
Но ничто не оставалось статичным. Луи был прав, когда сказал, что они желают убить его, но у них есть какой-то другой план, позволяющий убрать его.
Мы узнали, что Луи должны судить за государственную измену.
Первым их шагом было лишить нас всех режущих инструментов — ножниц, ножей и даже вилок. Правда, нам разрешали пользоваться вилками во время еды, но их сразу же отбирали, как только мы заканчивали трапезу. Однажды вечером Луи сказали, что его отделят от нас.
Это был жестокий удар. Мы уже начали верить, что сможем вынести все что угодно до тех пор, пока мы вместе. Мы горько плакали, но это было бесполезно. Луи забрали от нас.
За этим последовали недели ожидания. Что происходило с ним? Я мало что знала об этом. Единственное, что мы знали, — это то, что король уже не был просто заключенным, находящимся под наблюдением. Он был обречен.
В
Двадцатого января ко мне зашел член Коммуны и сообщил, что я вместе с детьми и золовкой могу увидеть своего мужа.
Когда я услышала это, меня переполнили дурные предчувствия, потому что я догадалась, что это означало.
Они приговорили моего мужа к смерти.
Я не могу забыть ту комнату со стеклянной дверью. Возле печки стояли четверо охранников. Свет масляной лампы лишь слабо освещал комнату, но, когда я вошла в нее, держа дофина за руку, король поднялся со стула с камышовым сиденьем, на котором сидел, и, подойдя ко мне, обнял меня.
Я молча прильнула к нему. Что могли значить в такие минуты слова, даже если бы я могла произнести их?
Я видела, что Элизабет тихо плакала, а вместе с ней — и наша дочь. Дофин разразился громкими всхлипываниями, и я поняла, что больше не в состоянии сдерживать слезы.
Луи пытался успокоить нас всех. Сам он не выказывал особых переживаний, но величайшим горем для него было видеть наше отчаяние.
— Иногда случается так, что королю приходится нести наказание за преступления своих предков, — сказал он.
Я не могу забыть, каким он был тогда в своем коричневом сюртуке и белом жилете. Его волосы были слегка напудрены, выражение лица — почти извиняющееся. Ведь он уходил и оставлял нас одних в этом ужасном мире — вот о чем он беспокоился.
Пытаясь смягчить наше горе, он рассказал о суде, о том, как ему задавали вопросы, на которые он был не в состоянии ответить. Он сказал им, что никогда и никому не желал зла Он любил свой народ так, как отец любит своих детей.
Он был глубоко взволнован, когда говорил нам, что среди его судей был его кузен, герцог Орлеанский.
— Если бы не мой кузен, меня не приговорили бы к смерти. Его голос был решающим, — сказал он.
Он был озадачен, будучи не в состоянии понять, почему его кузен, который воспитывался вместе с ним, вдруг так сильно возненавидел его, что желал его смерти.
— Я всегда ненавидела его! Я с самого начала поняла, что он — враг! — сказала я.
Но мой муж мягко положил свою руку на мою. Он умолял меня не испытывать ненависти, а попытаться смириться. Он хорошо знал мой гордый дух. Однако я поняла одно: я буду счастлива, если смогу встретиться лицом к лицу со смертью так же мужественно, как он, когда придет мое время.
Бедный маленький Луи-Шарль понял, что его отцу предстояло умереть. Им овладел приступ горя.
— Почему? Почему? — сердито спрашивал он. — Ведь ты хороший человек, папа! Кто же желает убить тебя?! Я убью их, я…
Мой муж поставил мальчика у себя между коленями и сказал ему серьезно:
— Сын мой, обещай мне, что никогда не будешь думать о том, чтобы отомстить за мою смерть!
Губы моего сына сложились в ту упрямую линию, которую я так хорошо знала. Но король поднял его к себе на колени и сказал:
— Ну, давай же! Я хочу, чтобы ты поднял руку и поклялся, что выполнишь последнее желание твоего отца!
Итак, малыш поднял руку и поклялся любить убийц своего отца.
Пришло время, когда король должен был покинуть нас. Я прильнула к нему и спросила: