Исповедь моего сердца
Шрифт:
— Как можно всерьез воспринимать человека, — говорит Сент-Гоур, обращаясь ко всем, но не сводя внимательного взгляда со смущенной миссис Клемент-Стоддард, — который настолько мало понял в нашей демократии, что сделал вывод, будто, я цитирую: «Любовь к богатству, либо как принцип, либо по наследственным соображениям, лежит в основе всего, что делают американцы…»? Этонавет! И это недоказуемо.
Все в безропотном восхищении слушают, как Сент-Гоур и Эва бурно обсуждают текущую политику, ошибки недавней истории, неопределенное состояние современного искусства; погружается ли культура в глубокий декаданс с начала этого века, была ли необходима война с Германией или это просто, как зловеще
— Да был ли на свете человек, настолько же тщеславный и ослепленный самомнением, как ваш Форд?! — изумляется он. — Если не знать, насколько он богат, можно было бы заподозрить, что «Оскар Второй» не что иное, как мошенническая спекуляция на любви к благотворительности «добрых христианок» обоего пола.
Сент-Гоур так красноречив и так остроумен, что Генри Форд с его поисками путей к миру мгновенно превращается в предмет насмешек для всех присутствующих, и Эва Клемент-Стоддард смеется громче всех.
В тот вечер, попрощавшись со своими почтенными гостями, приятно разогретая выпитым вином и осмелевшая, Эва в приливе девчачьего кокетства замечает:
— Даже древняя богиня не могла бы «добиться успеха» у такого скептика, как вы,Алберт Сент-Гоур!
И это так потрясает Сент-Гоура, что взгляд его сразу становится нежным и беззащитным и он не находит остроумного ответа.
Прогуливаясь однажды воскресным днем по элегантной Риттенхаус-сквер, где повсюду — знакомые лица и где приходится следить за тем, чтобы соответствовать манерам этих влиятельных особ, Алберт Сент-Гоур небрежно замечает своей эффектной дочери Матильде, которую ведет под руку:
— Дорогая, ты не огорчишься, если я попрошу Эву выйти за меня замуж? Пора, знаешь ли, твоему отцу жениться снова. В сущности, — вздыхает он, — давно пора.
Матильда, в черной соломенной шляпе с опущенными полями, завязанной под подбородком узорчатой голубой шелковой лентой, с опущенной на глаза вуалью из кисеи с горошинами, продолжая идти все той же небрежно-ленивой походкой, отвечает тихим довольным голосом:
— Если Эва действительно так богата, как говорят, дорогой папочка, с чего бы я стала возражать? Кто я такая, чтобы возражать? Тебе это прекрасно известно.
Алберт Сент-Гоур отвечает обиженно:
— Послушай, Матильда, я хочу жениться на
— Ах, на сей раз это «любовь», — весело подхватывает Матильда. — И на сей раз ты хочешь «жениться»! Кажется, впервые в твоей карьере, папочка?
Напрягшись, Сент-Гоур так же тихо отвечает:
— Но ты ведь знаешь, что я вдовец, дорогая. И знаешь, что я не хотел жениться после смерти твоей матери… случившейся в июле 1905 года на юге Франции.
— Ах да, я почти забыла бедную маму… — говорит Матильда, с притворной скорбью опустив уголки губ, — убитую в собственной постели, не так ли, «неизвестным преступником». Бедная мама! Она так много значит в нашей жизни!
— Твоя мать умерла от чахотки, Матильда, — багровея лицом, возражает Сент-Гоур. — Ты отлично это знаешь.
— Да-да. От чахотки, ну разумеется, от чахотки, — поспешно исправляется Матильда. — Я забыла. Знаешь ли, столько смертей, что их трудно запомнить.
— Твой тон, Матильда, если я правильно его понял, меня совершенно не трогает, — замечает Сент-Гоур. — Хотя ты ведешь себя так специально, чтобы спровоцировать меня.
— Я вообще никак себя не «веду», — отвечает девушка, — я ведь всего лишь «Матильда», твоя истинная дочь, только твоя и больше ничья.
— Ты уже несколько недель, даже месяцев, ведешь себя по-детски, — настаивает Сент-Гоур, — с самого нашего приезда в Филадельфию. А точнее, с твоего возвращения от Фицморисов. Мне неприятно выступать в роли поучающего отца, потому что это совсем не в духе Сент-Гоура, тем не менее вынужден сказать тебе, моя дорогая, что это вовсе не твоеамплуа — сердить меня подобным образом. Ты должна свыкнуться с нашей новой жизнью и забыть старую; удивлен, что ты не забыла…
— О, я забыла! — перебивает Матильда, слегка касаясь его подбородка затянутыми в перчатку пальцами. — Я, знаешь ли, папочка, забыла гораздо больше, чем когда-либо помнила.
— В любом случае, — натянуто говорит Сент-Гоур, отодвигаясь от дочери, — мне не нравится твой тон. Мне не нравится манера поведения игривой и насмешливой Матильды. Потому что такая Матильда — не моя дочь, а пародия на нее. Моя Матильда милая, благовоспитанная, всегда улыбчивая и сострадательная… хотя внутри — очень сильная девушка, которую никому не удастся обвести вокруг пальца. Вот такой должна быть Матильда, а ты — и есть она, так что вся эта клоунада ни к чему, и ты ведешь себя так, только чтобы позлить меня. Не сомневаюсь, что Фицморисам это тоже пришлось не по вкусу и шокировало их так же, как шокирует меня. И я этого не допущу; не желаюбольше этого видеть.
— Да, папа, — смиренно отвечает Матильда.
— В присутствии миссис Клемент-Стоддард ты бываешь молчалива настолько, что это граничит с грубостью, зато потом, когда мы остаемся наедине, трещишь как сорока, — продолжает выговаривать дочери Сент-Гоур. — Мне это не нравится.
— Да, папа, — так же покорно говорит Матильда, хотя странная полуулыбка кривит ее губы.
— У тебя нет причины ревновать к Эве, поверь мне, — убеждает Сент-Гоур. — Ты исключительно красивая молодая женщина, у которой скоро, как только все уладится, будет, не сомневаюсь, своя жизнь. Надеюсь, ты не сосредоточилась полностью на прошлом? Потому что это неплодотворно.
— Разумеется, нет, папа, — отвечает Матильда. — Разве я не сказала тебе, что забыла гораздо больше, чем когда-либо помнила.
— Ты ведь не думаешь, например, о… нем? — спрашивает Сент-Гоур.
— О «нем»? Что ты имеешь в виду? — Матильда вопросительно склоняет голову набок. — Уверяю тебя, что нет. Я вообще ни о чем не думаю.
— Дорогая, у тебя в Филадельфии уже полно поклонников, во всяком случае, будет полно, если ты их поощришь. Тебе незачем привязывать себя к старшему поколению.