Исповедь молодой девушки (сборник)
Шрифт:
– Значит, вы полностью ему доверяете?
– Ну, для полного доверия мне нужно узнать его поближе. Пригласите нас обоих к обеду. Женни поможет вам придать приглашению непринужденность и безыскусность.
– Хорошо, я сделаю, как вы советуете, но объясните мне все-таки, чем, какими дурными поступками я заслужила такую дурную славу?
– У вас никогда не было ни единой дурной мысли – о каких же дурных поступках может идти речь? Рассеять глупые толки о вас проще простого, и если этот англичанин не лицемер или отъявленный негодяй, он сам этим и займется.
Мы вошли в дом, и Мак-Аллан, увидев накрытый к обеду стол, собрался откланяться.
– Ну, если таков обычай, пусть моя навязчивость будет на вашей совести, – сказал он, усаживаясь справа от меня: я сама указала ему это место.
Ел Мак-Аллан мало, словно женщина, но все кушанья хвалил как истинный знаток кулинарии и расточал Женни комплименты по поводу сервировки и всяческих лакомств. Он беседовал с нами обо всем на свете и был очень оживлен. Впервые после смерти бабушки наше негромкое веселье разбудило эхо, уснувшее было в омраченном печалью доме.
Но приятная беседа, не требовавшая усилий от такого светского человека, как Мак-Аллан, нисколько не помогла нам проникнуть в его тайные замыслы. С необычайной ловкостью он отводил малейший намек на дела, и Фрюманс, уже не надеясь выведать его планы, перевел разговор на темы отвлеченные, в надежде, что это даст мне возможность высказать высокие мысли и чувства, которые он всегда старался заронить в меня. Я поняла это и смутилась, а внутренний голос шепнул мне, что в таких случаях молодой девушке лучше всего молчать. В кругу близких друзей, не страшась прослыть синим чулком, я говорила, расспрашивала, рассуждала о предметах, доступных моему пониманию, а порой и о тех, которые еще только силилась понять. Но тут, перед этим чужим человеком, я не хотела выставлять напоказ то немногое, что действительно знала, поэтому только слушала и отмалчивалась, хотя сам Мак-Аллан довольно прямо вызывал меня на разговор. Большая сообщительность не была бы с моей стороны дерзостью – я ведь никогда не кривила душой и не навлекала на себя упреков в развязности, – но, оказавшись в центре внимания, я не желала, чтобы думали, будто это доставляет мне удовольствие.
После обеда, подав мне руку и ведя в гостиную, Мак-Аллан восхищенно говорил о глубоких познаниях Фрюманса.
– Быть может, это не вполне совместимо с моим долгом, – шутливо сказал он, – но мне так хорошо и вольно у противной стороны, что век бы не уходил. Просто не припомню, когда еще я так приятно проводил время за обедом, как сегодня, в этой прохладной, полной свежего воздуха комнате с видом на необъятный, прокаленный солнцем пейзаж и на море, сверкающее вдали, в обществе трех человек, по-своему замечательных. Госпожа Женни воплощает для меня все лучшее, что есть во французском народе, – его доброжелательность, преданность долгу, рассудительность, здравомыслие и прямодушие. Ее жених – я ведь не ошибся, он ее жених? – истинный философ, редкий ум. Ни разу в жизни я не встречал столь глубокого понимания жизни в сочетании с такой несравненной простотой нравов и чистосердечностью. А вам, мадемуазель Люсьена, я просто не смею высказать всего, что думаю о вас, из боязни оскорбить вашу скромность.
– Ну, на этот раз вы погрешили против правды! – воскликнула я, смеясь. – Слушая заслуженные похвалы моим друзьям, я радовалась вашей проницательности, но сейчас вам вздумалось сделать комплимент и мне, а я за все время трех слов не произнесла. Тут я поняла, что вы просто решили посмеяться над нами, а это неблагодарно и жестоко по отношению к людям бесхитростным, которые приняли вас с полным радушием.
– Нет, вы только послушайте! – воскликнул Мак-Аллан, обращаясь к подошедшему Фрюмансу. – Мадемуазель де Валанжи обидела меня: она думает, будто я все еще ее не разгадал!
– Не разгадали? – повторил Фрюманс. – А разве нуждается в разгадывании та, которой во всю ее жизнь нечего было скрывать? Та, что по склонностям и складу характера никогда ничего не скрывает?
– Простите, – возразил Мак-Аллан, – она скрывает образованность, ум, редкие свои достоинства, потому что отличается скромностью – свойством, обаятельным в любой женщине и особенно драгоценным в особе, столь богато одаренной. Правильно я разгадал?
– Правильно, – сказал Фрюманс. – Поэтому вы, не колеблясь, воздали должное, назвав ее именем, ей принадлежащим.
– Мадемуазель де Валанжи, – продолжал Мак-Аллан, который, несомненно, оговорился, но, как всегда, нимало этим не смущенный, – я не беру на себя никаких обязательств, называя вас именем, к которому вы привыкли: это ведь общеизвестное правило учтивости – даже свергнутых королей именовать «величествами». Я английский протестант, но, входя в католический храм, обнажаю голову перед божеством, которому там поклоняются, потому что знаю – оно заслуживает поклонения, каково бы ни было вероисповедание. Вы только что бросили мне горький упрек, заподозрили меня в том, что и мое восхищение и моя приязнь наиграны. Скажите, сударь, вы тоже так думаете?
– Нет, – ответил Фрюманс, словно клинком вонзаясь взором больших черных глаз в ясную голубизну глаз Мак-Аллана. Эти люди столь непохожих обликов, один – воплощение изящества, другой – мужественности, казалось, бросали вызов искренности друг друга. Каждый как будто говорил: «Если вы мне лжете, я вас раздавлю!»
Но Мак-Аллан, бесстрашно отразивший гордый вызов Фрюманса, перед моим вызовом смешался: я нисколько не была тронута его восхвалениями, и женское тщеславие ни на минуту не затмило мне разум. Изменившись в лице, адвокат сказал, что его знобит, продолжая, однако, хвалить нас за умение сохранять прохладу в домах.
– Ну, если вам здесь чересчур прохладно, делу помочь легко, – заметил Фрюманс. – Стоит шагнуть за порог, и вы сразу согреетесь.
Они вместе вышли на лужайку, беседуя так оживленно, что Женни решила подать им кофе под китайским питтосфором, где, случалось, мы завтракали за маленьким столиком.
– А мадемуазель де Валанжи не присоединится к нам? – спросил Мак-Аллан, повышая голос так, чтобы услышала и я в гостиной.
– Нет, – ответила Женни, – мадемуазель никогда не пьет кофе.
– Очень жаль! – воскликнул Мак-Аллан, усаживаясь за столик вместе с Фрюмансом, который был рад возможности поговорить с адвокатом без помех.
Я тоже считала, что не надо мешать их беседе, и стала помогать Женни по хозяйству. Для нас это уже не было удовольствием – мы понимали, что, быть может, скоро распростимся с благоустроенной жизнью, но обе заботливо поддерживали ее, чтобы не из-за нас и нашего небрежения начало разрушаться все созданное бабушкой.
Через час появился Фрюманс.