Исповедь офицера
Шрифт:
Выскочив из машины, я упал под откос дороги, лишь на секунду обогнав ударившую по дорожному полотну автоматную очередь. Не поднимая головы, приподняв лишь ствол автомата, я в ответ пустил длинную очередь в том направлении, откуда прозвучали выстрелы, и тем самым остудил пыл джигитов, пытавшихся с наскока прикончить двух зарвавшихся федералов. Из мгновенно пересохшего горла с трудом выдавил:
– Серега, живой?
И снова вечность в ожидании ответа.
Короткое «да» откуда-то сзади смочило глотку и отпустило спазмом сжавшиеся внутренности. Тому, кто скажет, что не боится смерти, смело можете плюнуть в лицо и назвать лгуном, ни разу не бывавшим в экстремальных ситуациях. Страх сковывает мышцы так, что только неимоверной силой я заставил себя еще раз поднять словно налившиеся свинцом, пудовые руки и садануть еще одной очередью по кустам, где засели явно не ожидавшие такого разворота событий бандиты. Они точно видели, что из машины выскочили двое: где нахожусь я, они знали наверняка, но только достать не могли из-за скрывавшей меня дорожной насыпи. Они легко могли подойти ко мне, прижимая к земле очередями, не давая даже пошевелиться, держа под обстрелом мой спасительный откос. Но второй? Он как будто растворился, ловко замаскировался,
Но это было лишнее – ведь при появлении солдат они исчезли, как и не было их совсем. Почувствовав безопасность, я поднялся на ватных ногах. Обнял уже стоящего у машины бледно-серого Долгова. Спасибо, Сереженька, ведь в этом бою победил именно ты, сначала унеся нас от взрыва, так что смертельные, но уже ослабевшие его щупальца потрепали только задницу нашего «жигуленка». А главное – ты победил своей выдержкой, не совершив ни единого выстрела!
В голове включился какой-то стопор, как будто бы это случилось не с нами либо очень давно и не имеет к происходящему сейчас никакого отношения. Мы стали упрашивать молодого лейтенанта вытащить из кювета наш автомобиль, потому что нам срочно надо в Ханкалу, у нас дело, не терпящее отлагательств. Посмотрев на нас, как на больных, он все же дал команду солдатикам вытолкать на дорогу наш «жигуленок». Еще в XX веке не воевавший на Кавказе Сергей Александрович Есенин с чувством любви, большой теплоты и огромного уважения написал нам строки для осмотра нашего автомобиля: «Жигули ты мое, Жигули, потому, что я с севера, что ли, я готов рассказать тебе поле, про волнистую рожь при луне, Жигули ты мое…»
Зрелище было не из приятных: задняя панель, изогнувшись дугой, сократила размеры багажника чуть ли не вдвое. Крышка багажника запрокинулась, упершись в стойки и крышу автомобиля, как щитом закрыв заднее стекло и сохраняя нас, словно в капсуле. Бензобак изрядно деформировался, но не проронил ни одной слезинки бензина. Задние фонари, распрощавшись с автомобилем, мелкой красно-желтой крошкой рассыпались по дороге. И вот это чудо, прокашлявшись и зарычав на всю округу, поскольку глушитель так и остался лежать в кювете, сначала сделало пробные движения, а потом покатилось, побежало, громыхая и стуча всем тем, что еще не успело от него отвалиться, унося на себе этих двух сумасшедших. И только взгляд оцепеневшего лейтенанта долго провожал этих уже немолодых офицеров УБОП, недоумевая, что же это за такое срочное дело, ради которого они так рвутся в Ханкалу.
Убоповцы – это своего рода разведчики широкого профиля, а в разведке закон: каждый имеет право голоса, может высказать свое мнение по обсуждаемому вопросу. Но сколько бы ни было мнений, все они сводились к одному: силы надо использовать немалые, это даже не обсуждалось. А вот с главным был тупик. Сколько ни ломали голову – все больше и больше отметалось вариантов – ясно было одно: нельзя заходить в поселок по дороге, нас срисуют сразу же, как свернем с федеральной трассы, подготовятся к нашему посещению, и когда доберемся до места, получим дырку от бублика, все будет стерильно, как в аптеке, и следы тряпочкой протрут. Нужен марш-бросок через лес. Но кто? Убоповцы – сыскари от Бога. Но в лесу они как беспомощные котята: нарвутся на «растяжки» еще на опушке, сложат головы и на этом бесславно закончат свой путь, что никак не входит в наши планы. Вот бы «лесников»-грушников запустить! Это спецы высочайшего класса: они видят все, проходят сквозь игольное ушко, ступают бесшумно, ни разу не треснув сухой веточкой, а мины и растяжки им нипочем, они над ними просто летают. Но их мало, катастрофически мало, и тем более они на прошлой неделе ушли работать в леса далеко от нас, о чем было нетрудно догадаться, выкладывая всю оперативную информацию по Ножай-Юртовскому району Андрюхе Баранову, хотя наверняка он не Андрюха и тем более не Баранов, но мне об этом знать не положено, для меня он Баранов Андрей, и сейчас я не могу рассчитывать на его помощь. Все дороги ведут в Рим, а все мысли сошлись на чеченском ОМОНе – им сам черт не брат. Хаджибеков Бек, ты всем омоновцам – лучший друг, кум и сват. Коля Шаравин, ты, как никто другой, сможешь четко изложить ситуацию. Давайте, с Богом! А я пойду в свою каморку, прилягу, что-то меня знобит, да и перебор на сегодня.
Опустившись на кровать, я выдохнул напряжение сегодняшнего дня, и вдруг по телу пробежала легкая судорога, потом усиливающийся озноб стал все сильнее и сильнее трясти меня, и никаким бушлатом нельзя было прогнать исходящий изнутри леденящий холод. Через какое-то время уже каждая мышца была натянута, как канат, вызывая неимоверную боль, тело было сковано, как каменное, а все внутренности тряслись, как на сорокаградусном морозе. В ушах стоял колокольный звон, как будто вместо колокола использовали мою разрывающуюся голову. Не знаю, сколько я провалялся в таком состоянии, но ввалившийся в дупель пьяный Долгов стал трясти меня, обнимать, бормотать заплетающимся языком, как сильно он меня любит и что мы с ним… Запнувшись, он потерял мысль, после чего, не сильно ориентируясь в пространстве, уронил напольный вентилятор и со словами: «Я щас» – с грохотом распахнул дверь, чуть не сбив с ног входящего генерала Хотина. Пытаясь изобразить трезвого, еле стоящий на ногах Долгов вдохнул полную грудь воздуха, чтобы не дышать перегаром, вытянулся по стойке «смирно», что не сильно у него получилось, затем все-таки решил ретироваться, шмыгнув за спину генерала, с грохотом опрокинув что-то попавшееся на его пути. Хотин закрыл за собой дверь, подошел ко мне и, прервав на вздохе мой доклад, сказал:
– Я все знаю, подробности потом.
Достал из внутреннего кармана фляжку, открутил крышку, окинув взглядом каморку и не найдя стаканов, протянул мне:
– Здесь хороший коньяк, выпей!
Вся группировка знает, что Олег Валентинович Хотин любит коньяк «Икс О», но употребляет или нет, никто не знает. Он в шутку говорит, что это в его честь на этикетке инициалы «ХО».
– Спасибо, Олег Валентинович, с 1992 года не употребляю.
И уже хотел запеть свою песню, что 29 октября 1992 года я бросил пить, курить и развелся – все одним днем. Но он прервал меня:
– Ну и дурак.
Наверное, я обидел его, сломал планы, остудил его душевную теплоту своим отказом. Он как-то изменился, стал опять непроницаемо-строгим и, даже не приложившись к горлышку фляги, закрутил крышку и шагнул в проем двери. Плохо, когда у тебя много начальников, и хорошо, когда они такие, как генерал Хотин. Буквально через пять минут прибежал перепуганный медик, ни слова не говоря, всадил мне в руку укол и, уложив меня под одеяло, накрыл моим же бушлатом. Скованность мышц стала отступать, по телу начало разливаться тепло, сознание медленно-медленно уходило, и я вырубился.
Командир Чеченского ОМОНа Руслан Алханов – милиционер до мозга костей, в нем есть все: и оперативная смекалка, и твердость, а о смелости и говорить не приходится. Его не надо упрашивать рисковать жизнью, вся его жизнь – постоянный риск во имя жизни других. Выслушав Шаравина и Хаджибекова, вспыхнув, как фитиль, он уже ни о чем не мог думать, кроме предстоящей операции. Чтобы не терять драгоценных секунд, они вместе с убоповцами ворвались в кабинет начальника штаба, удивившись, что застали его на месте. Смешно называть Бувади Дахиева начальником штаба – он всегда на передовой, всегда в гуще событий, на острие боевых действий. Без его непосредственного участия не проходила ни одна серьезная операция, проводимая чеченским ОМОНом, – он же стратег, он же вдохновитель, он же и исполнитель, находящийся на передовых позициях. Не надо о нем много говорить, за него говорит его позывной – «Патриот».
Не вникая в наши умозаключения и принимая их как уже выстраданные и не требующие обсуждений, они с головой ушли в разработку дальнейшего плана своей работы с отправной точкой из нашего тупика. Скрытный марш-бросок через лес, напичканный минами и растяжками, их сильно озадачил – ведь ни одному разумному человеку не могло такого прийти в голову, значит, не придет и бандитам. Но мы попали по адресу: трудности, связанные с риском для жизни, для них не могут стать препятствием при выполнении задачи, тем более ради спасения человека – в этом железобетонная сущность ОМОНа, это их жизнь. Чтобы сохранить в тайне истинную цель выезда, командир принял решение рано утром выдвинуться большими силами в Дуба-Юрт. При подъезде скрытно оставить группу из наиболее подготовленных бойцов для выполнения основной задачи, затем изрядно пошуметь, создавая видимость интересов в данном населенном пункте, после чего демонстративно вернуться на базу под бдительным оком пособников бандитов, следящих за каждым передвижением, каждым чихом держащего их в страхе отряда милиции особого назначения. Естественно, руководителем специальной группы, совершающей сложнейший и рискованный лесной марш-бросок, Бувади назначил себя. Он лично подбирал бойцов для этого мероприятия, осознавая всю ответственность и перед каждым из них, и перед нами, совершившими колоссальный объем работы, чтобы вывести его на завершающий этап операции по освобождению человека, а главное – перед пленником, чья жизнь теперь зависит от его мастерства и профессионализма сотрудников милиции.
Открыв глаза, я еще некоторое время не мог пошевелить ни рукой, ни ногой, тело вообще не слушалось меня, да и как оно могло слушаться, когда голова сама не понимала, что надо, для чего и как, не могла сосредоточиться ни на какой мысли, а они бегали, кружились, не задерживаясь и никак не цепляясь ни за одну извилину в голове. Единственное, что я четко осознавал, – это то, что язык давно прилип к пересохшему горлу и очень хочется пить. Выпив залпом целую бутылку противно теплой воды, я начал приходить в себя. Потихоньку, медленно в мозг стало возвращаться и выстраиваться все, что навалилось за последнее время. Одеваясь, я почувствовал, как силы возвращаются ко мне. Приводя себя в порядок, я где-то подспудно чувствовал, что что-то все-таки не так. И точно: я не слышу лязга железа и сопения перетруженных спортивными занятиями тел из коридора, импровизированно переделанного под спортивный зал. Назвать все эти сооружения коридорами, спортзалами, штабами можно только с большой натяжкой – это «Шанхай» из строительных вагончиков, которые появились в непонятные времена, после чего переоборудовались, достраивались, накрывались крышами переходы между ними, и получилось непонятное строение, в которое архитектурная мысль, опасаясь за свою жизнь, даже не заглядывала. Но для особо одаренных педантичный Скорняков изготовил табличку «Штаб», куда я и стремился за пропущенной мною из-за стрессняка информацией. Вскочивший мне навстречу Гена чуть не прокричал: