Исповедь офицера
Шрифт:
Дорога встала на дыбы, и в небо устремился растущий столб камней грязи и дыма, а не найдя в небесах поддержки, раскрылся зонтиком, шляпкой ужасного, ядовитого гриба. Я не видел его, с закрытыми глазами втягивая на вдохе расплющенными ноздрями всякую гадость, – я его знал. Нет, это не гриб, это огромный бутон цветка, смертельно-серого цветка, мгновенно вырос и расцвел на пути группы инженерной разведки, которая ежедневно разминировала дороги, работая на грани нервного напряжения, где расслабление смерти подобно. Один неверный шаг, неверное движение – и распускается адский цветок, вырастая на месте, где благодатной
Вырвавшийся из преисподней, адский бутон распускается, разделяя жизнь на «до» и «после». Вырастает мгновенно, и, чтобы отличаться от встающей дыбом, опаленной чеченским солнцем придорожной земли, разукрашивает свои мерзкие серые лепестки фрагментами солдатских тел – руками, кишками, ногами, вырванными из благоухающего всеми прелестями цветущего и по-матерински нежно-ласкового начала кавказского лета.
Не успел еще развеяться дым, а саперы мгновенно откатились, приняли боевой порядок, ощетинившись оборонительным кольцом, отработанным до автоматизма не на учениях, а в самых что ни на есть боевых условиях, ожидая внезапной атаки либо подлого обстрела из засады.
Старший лейтенант, которому, судя по возрасту и абсолютно седой голове, давно уже пора командовать полками, осипшим голосом на понятном только ему и его бойцам языке прокричал пару отрывистых коротких фраз, делая упор на выкрикиваемые цифры, и, получив такие же цифровые ответы, стал бледнеть на глазах. Его одутловатое круглое славянское лицо вмиг осунулось, на нем выделились неестественно огромные пульсирующие желваки. На похолодевшем бледном лице медленно краснели, наливаясь кровью, некогда добрые голубые глаза. В этих глазах была и боль, и злость, и ненависть. Этим озверевшим взглядом он шарил по «зеленке», прожигая, как лазером, деревья, кусты и всякую поросль, стеной подошедшую к дороге, выискивая тварей, скрывающихся в зеленой непроглядной чаще.
Вспомнив о моем существовании, он повернул голову, оценив меня в данной ситуации больше как обузу, нежели как помощника, и продолжил отдавать команды своим бойцам, и радиоэфир, координируя действия идущего на удалении автомобиля «Урал».
Взгляд военного офицера кардинально отличается от мировосприятия оперативника: для него взрыв – это только начало, и он обшаривает взглядом все вокруг, просчитывая и выискивая, как и откуда ожидать дальнейшего развития угрозы. Я же, как оперативник, воспринимаю взрыв как произошедший факт и, подняв голову, первым делом уткнулся взглядом туда, где еще все слабо просматривается из-за расползающихся, оседающих клубов пыли, профессионально фиксируя место происшествия и только потом расширяя сектор внимания.
«О БОЖЕ!» – оседающие клубы пыли открыли корчащееся посреди дороги тело солдата.
Выскакивая из своего укрытия, отталкиваясь одной ладонью от земли, а второй рукой опираясь на зажатое мертвой хваткой цевье автомата, я сделал рывок в сторону бедняги, готовый в несколько прыжков оказаться рядом с ним. Но в то же мгновение стальная хватка за лодыжку и мощный рывок назад распластали меня на земле, как лягушонка.
– Урод! Кретин! Дебил! – старлей не стеснялся в выражениях и крыл меня, используя весь богатейший словарный запас ненормативной лексики, хотя перед выходом, изучая мой РОШевский спецпропуск, почти что клялся в любви.
– Дебил! Еще тебя потом вытаскивать, урода! Дорога душманами, как в тире, пристрелена, а место вокруг закладки – особенно. Откуда таких дебилов только присылают?!
Но наверняка в душе все-таки оценил мой порыв и стремление вытащить пацана из этой мясорубки. Да и ему самому было невмоготу видеть, как корчится от боли его раненый боец, являясь приманкой для стрелков, засевших в «зеленке». Набрав полную грудь воздуха, надрывно, вкладывая всю злость и делая упор на букву Р, растягивая слова, чтобы, не дай Бог, не быть неуслышанным и непонятым, прорычал:
– Т-р-р-р-етий, пятый! Секто-р-р-р обст-р-р-р-ела с полвосьмого до одиннадцати – огонь! – и под прикрытием шквального огня по «зеленке» он, согнувшись, бросился к раненому. Ни на мгновение не задерживаясь, я рванул за ним.
Одновременно мы рухнули с двух сторон от бойца и, не переводя дыхания, хотя я, наверное, в последний раз вдохнул только на старте, схватили его за плечи бронежилета и, отползая на боку, подгребая локтем и отталкиваясь ногами, поволокли бедолагу к обочине. Стон, переходящий в протяжный вой, подгонял нас быстрее оттащить бойца в безопасное место и вколоть ему обезболивающий укол, чтобы хоть бы на время облегчить его страдания.
Маленькие фонтанчики пыли и грязи, брызнувшие в полуметре от нас, ужасом сжали все внутренности внизу живота. Животный страх мгновенно отключил все мысли. Оцепенение. И уже находящаяся где-то над телом душа готова увидеть, как следующая пулеметная очередь пройдется кровавыми фонтанчиками по нашим застывшим телам и почему-то обязательно должна размозжить мою дурную голову. Не сговариваясь, мы вскочили и, согнувшись, на полусогнутых ногах бегом бросились к спасительной обочине, не обращая внимания на дикий вопль раненого бойца. Инстинкт самосохранения удесятеряет человеческие возможности – с такой скоростью и тем более в такой позе не передвигалось ни одно Божье создание на земле. Обогнав пущенный нам вслед смертоносный рой свистящих пчел калибра 7,62 мм, мы упали в придорожную яму, навалившись своими телами на раненого и усугубив его страдания.
Где-то там, далеко-далеко, как будто на другой планете, за пределами нашей спасительной ямки, на противоположной стороне дороги завязался скоротечный бой, а старлей и неизвестно каким чудом оказавшийся здесь санинструктор никак не могли разжать мою ладонь, сжимающую плечо бронежилета, рука как будто окаменела в том состоянии, в котором тащила раненого бойца. Спазм от низа живота поднялся вверх и стал щемить в левом боку, одновременно выдавая такую жесткую пульсацию, что ребра еле выдерживали эти удары изнутри.
– Обосрался ты не на шутку, но ты молодец, – грубо вернул меня в реальность старлей.
– Я думал, конец, – не стал я оправдываться.
– Да я и сам… – сделал он глубокий вдох. – Со времен Афгана так близко эта старуха с косой не проходила.
– А почему еще старлей-то? – задал я глупейший в данной ситуации, но почему-то свербивший меня вопрос. – Прости за глупость, если обидел.
– Да глупость это не твоя! На Украине отказался принимать «незалежную» присягу, а здесь тоже оказался не нужен. Болтался по ЧОПам, а как запахло жареным, так и призвали.