Исповедь пофигиста
Шрифт:
— Нет, так нельзя! Ты что, лох?
— Не, — говорю, — не лох. Смотри, вон целый караван подкатил, из Москвы — точно лохи. Рекомендую!
Он туда убежал, а я — газу. Что я, по знакам по городу езжу?
Без приключений дошел до гор, каждый подъем — тридцать километров. Фуры становятся в ряд, не свернуть, через каждые двести километров — «карман», тоже под наклоном. За Троицком Казахстан.
Лес кончился, степь, дорога плитовая — как по волнам плывешь, резину режешь. Жара, зато харчевни кругом. Бабки сидят: по-русски ни бум-бум, манты продают, суп вкусный, чай
В Бишкек прибыл нормально. Собрался назад и задумался. А я, когда начинаю думать, всегда в большие бабки влетаю, уж лучше мне больше гавкать.
На карте есть короткая, ну я и решил срезать. Сначала идет обычная трасса из Бишкека на Караганду через Балхаш, затем — направо на Россию. А та, ненормальная, обрезанная дорога — от Балхаша налево, на Кзыл-Орду, через пески «Долины смерти», так мне кажется.
А, думаю, резины у меня много, колеса приспущу и пойдет, как родимая, а сэкономлю время — больше проживу.
И пошел я на Кзыл-Орду. Видел туркменские минареты и кладбища. Могилы понравились. Туркмены закапывают труп то ли в кульке, то ли в мешке, то ли сидя, то ли стоя, а вокруг могилы строят дом без крыши с одной калиткой из камней, чтобы дух выходил свободно.
Но я так умереть не хочу, я вот что сделаю: проживу лет до пятидесяти, не меньше, потом куплю в кредит самую дорогую тачку, застрахую ее на миллион, проеду на ней, сколько душе захочется, и где-то не сверну на повороте… чтоб ни врачам, ни трупорезам, ни полиции ничего не досталось… А вечно сидеть мумией в кульке… Хорошо, что я не туркмен!
Еду на Александровское, село в горах. Дорога через всю пустыню, асфальта все меньше, ям все больше, пошли покореженные плиты. Вдруг и они резко кончаются и начинается песочная дорога, а там, на краю пустыни стоит КП и сидит мент-туркмент, загорает, зверюга, на солнышке. Галстук тут же висит, на стульчике, рубашка на груди расстегнута, грудь парит и фуражка на жирном колене. Сидит, короче, пески стережет.
Он даже не встал. Только рукой махнул:
— Откуда, куда?
— Вот — с Бишкека на Киев.
— Бишкек знаю. А Киев… Где это?
— На Украине.
— Это Китай, нэт?
У них вся Земля — Туркменистан да Китай. Ошский рынок забит китайским барахлом, проезд туда-обратно свободный: утром выехал, вечером вернулся, путевки для местных открывают прямо на границе.
— Ну хорошо. Знаешь, куда едешь?
— На Александровское.
— Ишак! Черэз пустыню едешь! Бак полный?
Открываю — половина.
— Иды заправляйся.
Права мои отобрал, чтобы я в пустыню без его приказа не сбежал. Я заправился.
— Вода есть?
— Литра три-четыре.
— Иды, заливай полную канистру. Верблуд!
Залил.
— Теперь можешь спать. В три часа ночи разбужу, будет холодно.
А я уже знаю
Разбудил, гад, ровно в три утра, права отдал, еще и проинструктировал бесплатно:
— Старайся быть рядом с границей. С дороги не съезжать, если ночью что случится, все равно с дороги — ни шагу. Из машины не выходить, на песке не спать, по пескам не лазить. Туалет — на дороге или в машине. Хо-хо!
А дорога — одно название: вытоптанный песок и мелкие острые камни торчат, а кругом барханы. Но зато я срежу тысяча двести километров! Еду, режу. Ночью температура плюс пять, днем за сорок. Жара сухая. Больше тридцати километров в час никак, хочешь больше — машина начинает дико дребезжать, вот-вот рассыплется. Хорошо еще дорога без подъемов.
Колесо располосовал. Еду. Бегает варан, постоит на холме и хвостом влево-вправо — абориген пустыни. Бурундучки свистят, сложат лапки и свистят. Видел, блин, скорпиона — выполз, гаденыш. След от змеи на песке. И — ни души.
Днем поспал пару часов. По спидометру отмахал всего триста пятьдесят километров, решил: буду ехать, пока не умру — значит, уже недолго. Тишина, перед фарами только перекати-поле летают.
Миражей не видел, я всегда вижу только то, что есть. Не то что Сашка: он как-то заправку видел, увидел и побежал навстречу, как будто там ларек с газировкой. Хорошо еще, что через двести метров в яму упал.
Сильно укачивало. Вдруг секунда невесомости и дичайший удар. Я ни хрена не понял. На руле распластался, лежу. Смотрю — фары горят, дорогу освещают. Что за хреновина! Дверь заело, через стекло вылез. Бля, прямо в огромную яму, как в могилу! Передок в нее въехал, бампер погнулся, а на левом колесе срубило все стремянки — рессора висит на одном болте.
Я отцепил прицеп, взял лом, всунул в днище прицепа и повернул в сторону, срубил рессору. Через трое суток сел за руль. Пустыня же!
И страшно мне в этой чертовой пустыне почему-то не было. В нашей бандитской фирме хуже, чем в пустыне, а здесь хоть бандитов нет — лафа!
Однако еда доелась, вода допилась, осталось литра два, чтобы обмыть мое тело. Оно подсохло, проветрилось, даже потом не пахнет — готовая мумия, только живая. Бывает живая мумия? Хрен знает! Но я и в туалет уже не ходил, чтоб с дороги не сбиться. Тряпку намочу — и на голову, чтобы и за шиворот текло. Ногой руль поджал — еду.
А! Мост играет, руль прокручивается, колеса разваливаются…
Гляжу: шатер стоит, как юрта, и дед сидит, как тот туркмент-пустынник. Возле пара овец, чан. А у меня воды уже — только глаза протереть.
— Дед, — говорю, — салям алейкум!
— Алейкум.
— Дай воды попить!
А дед по-русски, как я по-туркменски. С кем ему говорить в пустыне по-русски? Но сообразительный попался старик, принес молока и чай зеленый нагрел — горький, противный. Даже мясо приготовил на костре. У него миска, как еврейская кипа. Поставил он ее на огонь, прямо в костер, капнул жиру с тряпки и кинул туда что-то похожее на мясо. Я жевал-жевал… дед уже свою порцию съел, а я только перестал жевать… и выплюнул на ладошку.