Исповедь послушницы (сборник)
Шрифт:
Ниол смотрел в землю.
– Ты всегда выходишь одна и никогда не выказываешь желания, чтобы я составил тебе компанию.
– Мы каждый день видимся дома, потому нам нет нужды гулять по улицам.
– И все-таки мы могли бы сходить на Пуэрта-дель-Соль в праздничный день, посмотреть представление или… пройтись по галерее монастыря августинцев.
– Я не знала, что ты этого хочешь, – сказала Паола и, внимательно глядя на него, спросила: – В последнее время ты ходишь сам не свой. Что случилось?
– Я узнал правду о своем происхождении, – ответил Ниол и добавил
– Ты спросил об этом у матери?
– Да.
– И что она ответила?
Ниол глубоко вздохнул и, собравшись с духом, сказал:
– Над ней надругались испанцы. Их было несколько. Потом появился я.
Паола прикусила губу. Ей показалось, что в ее сердце вонзили иглу, она ощутила и восприняла боль Ниола как свою собственную. Ее не смутило признание юноши – они с детства могли говорить друг с другом обо всем на свете.
– Забудь об этом. Ты ни в чем не виноват.
Ниол толкнул калитку, и они вошли в сад.
– Я постоянно думаю о том, каково ей пришлось, как она жила все эти годы, – промолвил он, будто не слыша ее слов. – Я думал, она каменная от природы, полагал, это свойственно ее народу, тогда как на самом деле мать облекла свое горе в броню и навсегда похоронила мечты.
– Ох, Ниол!
Внезапно Паола обняла юношу и прильнула к его груди. Ниол оцепенел, охваченный противоречивыми чувствами. А девушке вдруг почудилось, что его волосы пахнут ветром и солнцем, она почувствовала, как под его кожей пульсирует горячая кровь, а взгляд прожигает ее темным пламенем. Она не заметила, когда он стал взрослым и у него появилась своя жизнь. Паола привыкла к тому, что он принадлежит ей, и не задумывалась над тем, что когда-нибудь им придется расстаться.
Рядом с Ниолом на нее всегда снисходило успокоение, как бы она ни была расстроена и взволнована, а еще – возникало ощущение незыблемости мира, его древних и справедливых устоев. Вместе с тем она чувствовала нечто неведомое, что манило ее вдаль, в глубину диких лесов и неисследованных земель. И ей хотелось откликнуться на этот зов, покориться властной силе, такой же естественной, как сама жизнь.
Энрике Вальдес и Ниол воплощали для нее два неизведанных и прекрасных мира. Они были совершенно разные, и девушке не приходило в голову их сравнивать.
Паоле стало стыдно. Они с Ниолом выросли вместе, и с ее стороны было некрасиво иметь от него секреты.
– Я должна кое-что сказать, – отстранившись, призналась девушка. – Возможно, скоро я выйду замуж.
– За кого? – бессильно прошептал он.
Ниол был готов услышать это, и все же роковая весть поразила и оглушила его, как молния и гром.
– Его зовут Энрике Вальдес.
– Ты уверена, что он тебя не обманывает? – Ниол произнес первое, что пришло на ум.
– Он носит титул гранда и дорожит своей честью. Обещания таких людей тверды, как алмаз.
Юноша сжался, как перед прыжком в бездну, и спросил:
– Ты его любишь?
– Не знаю, – задумчиво произнесла Паола. – Он красив, знатен, богат и умен. Я никогда не думала, что такой
– Я незнаком с Энрике Вальдесом, но могу сказать, что ты достойна самого лучшего, Паола. Самого лучшего, что есть на свете!
Ниолу хотелось сказать, что мимолетная улыбка, легкое прикосновение ее руки, беглый взгляд наполняют его душу восторгом, что даже это он принимает как драгоценный дар, что любовь к ней вознесла его душу выше небес, а ревность помутила рассудок, но он молчал.
– Я возьму тебя с собой, – сказала девушка, тронутая словами друга.
Юноша вмиг замкнулся и помрачнел.
– Я не вещь.
– Конечно. Просто я не представляю, как мне жить, если тебя не будет рядом. В поместье Энрике для тебя наверняка найдется какая-нибудь работа, и мы будем видеться, как и прежде.
«И это станет вечной пыткой», – подумал юноша и произнес вслух:
– Ты сообщила сеньору Армандо?
– Нет. Думаю, Энрике сам с ним поговорит. Ты же знаешь отца. Он считает, что я принадлежу только ему.
Вечернее солнце проглядывало сквозь облака, освещая землю узкими кровавыми лучами. Армандо не любил эти зловеще пламенные закаты, напоминавшие ему о вечности той жестокой миссии, которая, как он ежедневно внушал своим жертвам, была угодна Богу.
Религия была нерушимым законом, законом государства, которое не знало ничего главнее и выше себя. Сотням тысяч смертных, не могущих жить своей совестью и своим умом, внушалась необходимость страдать во имя грядущей свободы, вечной жизни за гробом. Впрочем, Армандо сомневался, что большинство людей достойно того света, как и не был уверен, что там есть что-то, кроме смерти. Он видел слишком много дрожащих, ползающих, темных существ, слишком много страданий и крови.
У Армандо не было никакой возможности облегчить их участь, потому что даже король убежден в том, что человеческая вера должна основываться на мрачности и жестокости. Лишь в немногих случаях, когда инквизитор сталкивался с явной и вопиющей несправедливостью, он пытался помочь заключенным. Армандо поступал так в память об Асусене и во имя искупления своих грехов, которых, как он знал, накопилось немало.
На самом деле в его сердце была только одна настоящая любовь, любовь к Паоле, и он жил ради Паолы и ради этой любви.
И пусть зачастую их разделяла стена молчания, не допускавшая откровенности, инквизитор был счастлив. Присутствие этой девушки подпитывало жизненные силы Армандо. Он мог не говорить с Паолой, даже не видеть ее – ему было достаточно знать, что она рядом, слышать шорох ее шагов в доме. Он спас ее от заточения в обители и вернул в мир, но не был готов дать ей свободу, отпустить от себя.
Армандо ничего не предпринимал, и ему чудилось, будто время сужает невидимые круги. Сгустившаяся темнота душила его; он зажег свечу и стал завороженно следить за игрой света и теней на стене, словно ожидая увидеть таинственные знаки, которые могли подсказать, что ему делать.