Исповедь самоубийцы
Шрифт:
— Ничего. Смотреть. Спрашивать. Слушать. Запоминать… Короче говоря, просто присутствовать рядом со мной и впитывать любую информацию, которая может вам пригодиться для выполнения моего заказа. А в свободное время писать, писать и еще раз писать. Потому что с работой вы должны, обязаны справиться как можно быстрее.
— Почему?
Самойлов спокойно пожал плечами и ответил предельно откровенно:
— Потому что мне не хочется слишком долго зависеть от вашего присутствия.
— А каким же это образом вы можете от меня зависеть?
Он не переставал меня удивлять.
— Ну как же! — Шеф изобразил недоумение по поводу
— Что??? — это было слишком. Это был явный перебор. — Мы так не договаривались.
— Вы правы, — покивал Вячеслав Михайлович. — Изменение условий сделки после того, как договоренности уже достигнуты, всегда…
Вдруг Самойлов оборвал сам себя и повернулся ко мне. С него вдруг слетела вся его подчеркнутая светскость. И он заговорил просто, ясно, даже немного раздраженно. Во всяком случае, с напором.
— Послушайте, Виолетта Сергеевна! Ну что вы кочевряжитесь, право слово? Поймите же: никто никогда ни за одну работу не предложит вам таких условий, как предлагаю я. Всего лишь максимум за месяц работы вы получите деньги, которые при других обстоятельствах заработали бы за пять лет. Разве это не так?
Под его напором я немного стушевалась.
— Ну, пять, может, это слишком…
— Ну три. Так судите же: месяц и три года. Неужто ради этого не стоит повкалывать месяц в полную силу?..
Разумеется, если вопрос ставить так, ответ может быть только один. И все же…
— Однако… — начала я.
Но он не дал мне закончить.
— Погодите, не возражайте! Выслушайте меня до конца.
Он на секунду замолк, громко хрустнул сложенными в замок пальцами.
— Помните историю Герострата, который в 356 году до нашей эры сжег храм Артемиды Эфесской, который считался одним из семи чудес света? На суде Герострат заявил, что сделал это с одной-единственной целью: чтобы его имя осталось известным в веках. Тогда афинский сенат под страхом смерти запретил произносить всем гражданам его имя. Однако джинн уже выбрался из бутылки, и удержать его в ограниченном пространстве стало просто невозможно. Имя Герострата стало нарицательным. Таким образом, он своей цели достиг. Ну а цена — какое значение имеет цена для нас, людей, живущих три тысячи лет спустя?
— И вы согласны на такую сомнительную славу?
Самойлов с досадой махнул рукой: не нужно, мол, меня перебивать. По всему чувствовалось, что сейчас он говорит искренне, от души.
— Бросьте! Слава не может быть сомнительной — она или есть, или ее нет. Чем принципиально отличается слава Герострата от славы Леонардо да Винчи? Суперубийц Гитлера, Сталина или Наполеона от Швейцера, матери Терезы или физиолога Павлова?.. Но я сейчас не о том. Да, я согласен на любую славу, более того, я желаю ее. Я ее жажду. Я ее вожделею. Я прекрасно понимаю: никто и ничто не может гарантировать того, чтобы твое имя помнили, чтобы тебя знали. Кого из политиков двадцатилетней давности вы знаете? Кого из эстрадных исполнителей мы вспоминаем после того,
— Тысяч сорок-пятьдесят экземпляров. Ну, может, сто тысяч…
— Это значит, по меньшей мере четверть миллиона человек прочитает обо мне, о моих делах, о моей жизни! Неужто вы не признаете, что ради этого стоит рискнуть? Вот вы сдаете в издательство книгу… Неужели вы при этом думаете только о гонораре, и вам совсем безразлично, что на прилавках магазинов и на книжных «развалах» будут лежать тысячи томиков с вашей фамилией?.. Я не прав?.. В метро, в поездах и самолетах, дома на диване, всюду будут читать обо мне! И я этого хочу!
Я не знала, что и сказать. Ставить на кон свою жизнь, свою судьбу, свою репутацию, свою свободу лишь ради того, чтобы кто-то читал о твоих сомнительных подвигах…
— Ну а теперь, когда мы с вами подъезжаем, надо подвести итог нашей беседе. Итак, я бы очень не хотел, чтобы у вас сложилось впечатление, будто вы действуете только по моему принуждению. Я хочу, чтобы вы работали добровольно, на заранее оговоренных условиях. Другими словами, я вас нанимаю, что налагает на нас взаимные обязанности и обязательства. Неделю вы работаете со мной. За это получаете обусловленный гонорар. После этого мы с вами расстаемся, вы будете жить на всем готовом, но в полной изоляции до тех пор, пока не закончите писать. На этот период я вам плачу по пятьдесят долларов в сутки. Когда вы ставите последнюю точку, вы получаете деньги и мы с вами расстаемся.
Как легко он оперирует суммами, которые для простых людей представляют едва ли не целые состояния!
— А вы не боитесь, что за пятьдесят долларов в сутки я обоснуюсь у вас навсегда?
— Не боюсь. Вы не представляете себе, насколько это утомительное дело — сидеть в изоляции.
Мне показалось, что он сказал это с грустью. Взглянула на своего спутника. Но у того на лице уже вновь появилось надменное невозмутимое выражение.
Час искренности закончился.
8
Мы остановились перед входом в центральный офис исполина отечественного бизнеса — банка «Плутон». У дверцы нашего автомобиля мгновенно вырос крепкий парень, естественно, тоже в строгом костюме. Он почтительно распахнул ее, замер, цепко рыская глазами по сторонам.
Вячеслав Михайлович вышел из машины и, не останавливаясь, направился к широким, сияющим золотистым стеклом, дверям. Возле него уже шагали все те же телохранители, что провожали нас с дачи — оказывается, они ехали в другой машине, следом за нами.
Ко мне в машину заглянул Секретарь. Он протянул мне руку:
— Прошу вас, Виолетта Сергеевна.
Уже на улице, когда мы тоже шли к двери, Секретарь представился:
— Меня зовут Иван Николаевич. Я — личный секретарь Вячеслава Михайловича.
Мне раньше не доводилось бывать в офисах таких крупных коммерческих фирм. Поэтому я с любопытством оглядывалась. Обширное фойе, отделанное в ультрасовременном стиле. Широкая лестница ведет на второй этаж. На площадке ее виден постамент — очевидно, раньше здесь располагалось какое-то официальное учреждение и с этого места глядел на совслужащих бюст вождя мирового пролетариата.