Исповедь самоубийцы
Шрифт:
Нужны мне твои тайны!
Однако я только подумала об этом, вслух ничего не сказала. Слишком я запуталась в происходящем, слишком была подавлена всеми трагедиями, понять которые было мне не под силу.
— Дело в том, Виолетта, — нарочито медленно, растягивая слова, проговорил Самойлов, — что я тебе обещал изначально, что тебе у меня никто не причинит физического зла. И я, как видишь, сдержал свое слово…
Он вдруг умолк. Было похоже, что он говорил заранее продуманные слова, а сейчас запнулся, понимая, что осталось сказать самое главное,
Вячеслав Михайлович вдруг попросил вполголоса:
— Игорек, дай чего-нибудь выпить!
Его подручный замялся.
— Вам нельзя, Шеф…
Где-то в глубине сознания мелькнуло, что сейчас Самойлов вскипит, рявкнет на зарвавшегося секретаря, поставит того на место.
Однако вместо этого Вячеслав Михайлович только повторил еще раз:
— Дай чего-нибудь выпить, Игорек…
Тот опять прошел к столику. Плеснул в стакан коньяку. Хотел было нести Самойлову.
Однако тот остановил его.
— Да ладно тебе, Игорек, чего уж там, налей побольше, не жалей…
Игорь Викторович еще мгновение поколебался, потом нацедил в стакан напитка до половины, подал его Шефу.
Самойлов от души выпил. Сморщился, однако лимон на вилочке, который ему протянул Игорек, попросту проигнорировал.
— Так вот, Виолетта, — продолжил Вячеслав Михайлович, громко выдохнув после коньяка. — Теперь я тебе скажу самое главное, после чего ты многое поймешь из происходящего. Дело в том, что у меня…
Шеф опять сделал паузу. Опять отхлебнул коньяку.
И закончил, скосив глаза на стакан и болезненно скривив губы:
— У меня СПИД, Виолетта!
Живи Гоголь в наше время, картину немой сцены он списал бы с той паузы, которая воцарилась в комнате после заключительных слов Самойлова.
Сам Вячеслав Михайлович долгим и тоскливым взглядом глядел на меня, словно хотел одними глазами передать мне все, о чем бессилен сказать наш бесконечно богатый и в то же время неимоверно косный язык. Игорек провел языком по пересохшим губам; я, признаться, так и не знаю, было ли ему до того известно о болезни Шефа или нет. Настоятельница выпучила глаза, впившись могучими пальцами в подлокотники своего кресла.
Первой из присутствующих среагировала на эти слова Светлана. Она пронзительно, жутко заверещала, отделилась от стены и бросилась к Самойлову. Упала на пол возле него на колени, вцепилась в рукав его пиджака.
— Нет!!! — трясла она мужчину. — Скажи, что это не так! Скажи!..
Вячеслав Михайлович повернул к ней лицо, едва ли не впервые после того, как ее привела Настоятельница.
— Да, Светлячок, да…
Даже несмотря на то, что к тому времени я порядком отупела от происходящего, даже несмотря на это, меня поразила мягкость тона, которым говорил с несчастной безжалостный и циничный Шеф.
— Но почему я? — отпрянула от него женщина. — Ну почему именно я?
Она обессиленно растянулась на полу и зарыдала в голос, в отчаянии колотя кулачками по мягкому ковролину.
— За что?.. — повторяла она сквозь рыдания. — Господи, да за что же?..
Вновь негромко хлопнул выстрел. Однако в этот раз пуля не сразу оборвала жизнь бедняжки. Ее тело еще долго подрагивало в конвульсиях, ноги елозили по пушистой синтетике. И из васильковых глаз умирающей беспрерывно струились слезы.
7
Однако ни Самойлов, ни Игорек внимания на нее больше не обращали. Только Настоятельница с нарастающим беспокойством поглядывала на мучения ее подопечной, которую просто так взяли и пристрелили. Смерть близких или хотя бы просто знакомых мы всегда воспринимаем иначе, чем смерть постороннего.
— Ну а теперь мы переходим к заключительной фазе нашего разговора. — Самойлов снова подчеркнуто обращался исключительно ко мне. — В связи с тем, что я подцепил эту заразу, вся моя жизнь теперь пошла по иному сценарию. Теперь ты, наверное, понимаешь, что и в самом деле мне глубоко наплевать, что и как ты напишешь обо мне. Главное, что после моей смерти память обо мне останется. Пусть и память Герострата… Неважно. Неважно даже то, что эта память только на несколько лет! Главное, что от меня что-то останется, помимо миллионов долларов для моей дочери. Я, Вячеслав Михайлович Самойлов, стану героем книги! Пусть даже отрицательным героем плохой книги…
Он повернулся к Игорьку.
— Ну что, Игорек, пора кончать комедию.
Самойлов грузно, будто от собственных слов вдруг постарел, вместе со стулом повернулся к Настоятельнице. Чуть подвинулся в сторону, чтобы ноги не задели все еще подрагивающее тело Светланы.
— Ты, Таисия, сегодня много чего тут слышала… — начал было он.
— Я ничего никому не скажу!
На мертвенно-бледном лице мужеподобной женщины выпученные, налившиеся кровью глаза сияли ярко, словно рубиновые звезды в ночи.
— В этом, Таисия, никто и не сомневается, — спокойно подтвердил Самойлов. — Ты действительно никому ничего не скажешь. Более того, я тебе благодарен за все, что ты для меня делала. Только вот имеется один момент, который я игнорировать никак не могу. Я сегодня обрываю все концы. Понимаешь? Абсолютно все. Сейчас уже полыхает моя квартира на Кутузовском проспекте, горит дача, а через полчаса будет гореть и этот бордель. Я должен исчезнуть, вообще исчезнуть, бесследно…
— Ну так исчезай! Я-то чем тебе мешаю?
Настоятельница оценивающе бросила взгляд в сторону двери, но там, сжимая пистолет, на нее неотрывно глядел Игорек. Против оружия не попрешь. И она опять со страхом, не моргая, смотрела на Шефа.
— Как это ни банально звучит, ты слишком много знаешь, — усмехнулся Вячеслав Михайлович. — Ты ведь уже слышала, что я говорил: даже исчезая, я должен позаботиться о своем деле. Ну а к тому же самое важное: до тех пор, пока моя дочь не получит всех денег, которые я ей отправил, о ее существовании никто не должен знать.