Исповедь скитальца

Текелински

Царь внутри меня, постепенно начал захватывать земли, и всё громче провозглашать свою власть. – Так становится человек… Страх попасть в отвал, сгинуть, раствориться в бесполезных суетах мятежной жизни…, страх перемешанный с неуверенностью, и инфантилизмом…, порождал во мне стремление к работе над собой. Разогреть, расшевелить свои атрофированные чресла…, заставить свои, хаотически блуждающие мысли, выстроиться в гармонию, в полифонический ряд – что может быть болезненнее? Это требует выдержки, и стоицизма…, это требует готовности терпеть каждодневные длительные страдания.

Моя юность проходила в полной беспечности, живущего одним днём, юноши, для которого счастье жизни, счастье её мгновений, заключалось не в том, чтобы, как можно меньше испытывать, как телесные, так и душевные страдания…, но в том, чтобы получить от жизни самые яркие, самые гипертрофированные удовольствия…, пусть и, ценой необходимых при этом, страданий.

В юности, большинство из нас, жаждет «наркотиков». И жизнь, на самом деле, полна ими. Она пропитана этим ядом, она словно коктейль, насыщенный алкоголем, манит, и дурманит наш, полный сил, организм. Этот организм жаждет противоречий, он желает испытаний…, после которых, в случае победы, он испытывает настоящую эйфорию…, и его сердце, разрываемое страстями, и желаниями, возвышает его, над всем миром! Даже если всё его бытие, протекает на перифериях авангардного социума.

Центр всего мира, в такие мгновения, находится в его локальном окружении. В том месте, где царит его право, и его воля. Он не знает, и не хочет знать иного мира…, он не желает иного совершенства…, в нём горит огонь страсти к миру, к жизни…, и этот огонь сжигает всё вокруг! – Всё «корабликобумажное», всё нежновозвышенное, и тонкосовершенное…

Но именно в эти мгновения, если в душе, в её сакральных лабазах существует зерно действительной возвышенности, – действительного, а не суррогатного совершенства, то на этой выжженной земле, начинают прорастать тонкие, и уязвимые побеги настоящего Величия!

Мало кто замечает, в такие моменты – это прорастание. О нём узнают, как правило постфактум…, только тогда, когда эти побеги, орошаемые трудом, и вдохновением «земледельца», превращаются в настоящие наделы. На которых расцветают величественные деревья, покрытые невероятными небывалыми цветами…, и превращаясь постепенно в лес, заполняются небывалой фауной.

И ты, в своей житейской суете, не замечаешь, как постепенно входишь только в этот лес…, и начинаешь бродить, только по нему. Кроны, посаженных когда-то тобой деревьев, создают тень…, и только, изредка просачивающиеся лучи солнца, освящают твоё лицо…, и оно становится видным для тех, кто приглядывается, кто способен на пристальный взгляд во вне…, кто способен на понимание всего чужеродного.

Так появляются друзья. Друзья среднего возраста, – это совсем не то, что друзья детства, и юности. Это настолько редкое явление, что даже многими отвергается, как данность. Здесь необходимо более длительное время, здесь необходимо длительное прошлое, здесь надо привыкнуть, войти в резонанс…, для которого, в отличии от детских лет, мало шансов состоятся.

Ведь каждый из нас, с возрастом, прорастает своими «деревьями» …, обрастает своим собственным лесом…, в который, для посторонних, путь, как правило, заказан. Пустить в свой лес постороннего, не так просто…, но войти в чужой лес, – почти невозможно… а пребывать в таком лесу – опасно…, ведь там иной микроклимат, иная атмосфера…, и ты рискуешь переродиться, ты рискуешь стать тем, кем тебя примет этот лес…, но при этом потерять возможность пребывать в собственном лесу.

Но при всём, при этом, обновление, и зарождение новой жизни в твоей душе, возможно только после «опыления». Только «чужеродные зёрна», попавшие в твою почву, способны родить нечто небывалое, и сверхсовершенное! Ни один цветок на земле, не способен на полноцвет, без этого «опыления». И если ты хочешь достигнуть в своём становлении, настоящего совершенства, ты будешь жаждать этого «опыления» …, и искать на бренной земле, настоящие «дремучие леса» …, высаженные, и взлелеянные чужими, – чуждыми душами…, не взирая ни на какие опасности.

6

Что же не дало мне скатиться в отвал, и не погибнуть, от собственного недоразумения, и глупости? Теперь, с высоты прожитых лет, я всё больше прихожу к заключению, что именно то, что я с раннего детства читал книги. У моего Отца была неплохая, для советского времени, библиотека. И кое-что, я проштудировал ещё в детстве.

Вспоминаю, как однажды, я впервые взял в руки взрослую книгу…, если память не изменяет, она называлась «Уинстон Черчилль». Невзирая на то, что в силу своего малолетства, я мало понимал в этих письменах, но читая, периодически ловил себя на мысли, что постепенно, кое-что мне становится понятным. Так, наверное, во мне зародилось убеждение, что не обязательно всё сразу понимать…, необходимо постепенно открывать соты своего познания, и не зацикливаясь на непонятных пока, вещах, всё же, идти дальше…, и пытаться освоить, хотя бы те книги, которые стояли на первой полке книжного шкафа.

Так я, незаметно подкрался к Ф.М. Достоевскому. Это было настоящим открытием! То просветление сознания, которое я испытывал всякий раз, когда закрывал книгу, и размышлял над прочитанным, радовало меня, и в тоже время, приводило в какое-то, уже почти трансцендентальное сознание.

Моих родителей, по меркам той эпохи, можно было отнести к интеллигентной семье. Но только на том основании, что оба они имели высшее образование. Мать, окончив институт, всю жизнь работала экономистом. До самой пенсии, она числилась на Хлебозаводе, бухгалтером. Отец же, получив первое образование инженера-горняка, проработав на разных шахтах Советского Союза, около семи лет, (кстати сказать, благодаря чему, мы с братом близнецом, родились в городе Текели), закончил Юридический Институт, и уже до пенсии работал юрист-консультом, на разных предприятиях.

Но, как бы не было, это горько осознавать, (ведь это, мои первостепенные корни), на этом, собственно, и заканчивалась вся интеллигентность. Ибо, образ жизни отца, не давал повода усомниться в паритете в его крови, как низменных, так и возвышенных инстинктов. Здесь, как мне кажется теперь, слились в один сосуд «соки» его ближайших предков, (а значит, и моих дальних) – «соки черни», и «соки благородства» …, соки, с одной стороны, толкающие его, на червоточину нетерпение чужого мнения, и неприязнь к иной точке зрения…, с другой – стремление к самообразованию, и достижению определённых высот собственного статуса.

И в силу паритета этих «соков», концентрация, как первого стремления, так и второго – были разбавлены…, и соответственно, как хамство не превышало обыденности, и не выходило за юридические рамки…, так и стремление к возвышенности, и совершенству, оставалось на среднем уровне.

Мать же, подавляемая авторитетом, а точнее сказать, грубой самоуверенностью отца, главной чертой которого, как я отметил выше, было уважение только своего мнения, только лишь привыкла ко всему, мимикрировала, и стала вести себя, соответственно обстоятельствам. Хотя усомнится в общем благочестивом образе её жизни, – невозможно.