Исповедь Стража
Шрифт:
— …Но язык не живет сам по себе. Должен быть кто-то, кто говорит или говорил на нем. Так кто же?
— Вы сами уж могли бы попытаться прочесть, сударь мой, — наставительным тоном произнес он, слегка усмехаясь. — Вот. — Он перевернул несколько листов вперед, оставив за бортом наших споров изрядную часть повествования о первых веках Арды. — Читайте. Читайте о тех, кто говорил на этом языке.
— Лучше уж вы. Читайте фразу, а потом переводите, я хочу научиться воспринимать на слух.
— Ну нет. Давайте сами.
— Ну ладно, — вздохнул я. Это замедлит чтение, а я жаждал поскорее разобраться во всем. Однако он прав. Что ж, не станем торопиться.
Снова те же летящие письмена, так напоминающие тэнгвар, но несколько иное начертание. Тот же белый и гладкий, несмотря на время, материал. Любопытно — даже наиболее новые страницы доброго пергамента казались куда более потрепанными, чем эти. Жаль, что больше нет такого растения… Хроники были бы куда долговечнее, книги — легче, и не приходилось бы корпеть над затертыми строками, восстанавливая их по другим документам…
— «Век Дерев Света; от Пробуждения эльфов до 487 года», — прочел Борондир.
— Это что, тогда написано? — изумился я.
— Да нет, события относятся к этому времени. Я помню, я же переводил. — Он замялся. — Простите, господин Галдор, не позволите ли вы мне продолжить мою работу? Я бы хотел успеть закончить…
Я понял, о чем он умолчал. Я тоже не знал, чем все это закончится для него, и предпочитал не думать. Мне чем-то нравился этот человек. Сейчас мы с ним были как бы вырваны из нынешнего времени и находились в каком-то нигде и никогда. И это мне нравилось. Я мог искать, исследовать, размышлять и спорить. Только сейчас я понял, как же за все последние годы мне этого не хватало. И я был благодарен этому человеку. И господину Линхиру.
— Думаю, это можно устроить, — ответил я. — Я подумаю, чем вам помочь. А сейчас — продолжим.
КЪАЛЛИЭ — ПРОБУЖДЕНИЕ К ЖИЗНИ
…Медленно освобождались эльфы от оков сна. Слабые и беспомощные в этом огромном мире, они держались вместе. И проснулось в них желание говорить друг с другом и давать имена всему, что окружало их. Казалось иногда, что это подсказывает им неслышный голос. И называли они себя Квонди — Те, Кто Говорит…
Пришло время, когда захотелось эльфам покинуть долину Озера Пробуждения и взглянуть на мир за ее пределами. Но некоторые из ушедших во тьму не вернулись, и впервые в душах эльфов проснулся страх, отныне неразрывно связанный для них с темнотой и тьмой. Говорили — Охотник увез их с собой, и никогда не вернуться им. «Бешеный конь несет страшного всадника тьмы, стая чудовищ — свита его… Грому подобна поступь коня, вянет трава, где ступает он, смертоносное пламя — всадника взгляд. Тот, кто встретит его, не вернется назад. Огненный ветер — дыханье его, ужас — оружье в руке его, смерть — его знамя, чертоги — огненная бездна… Тот, кто встретит его, не вернется назад». Но не только Черный Всадник страшил эльфов. Всадник на белом коне — Оромэ — являлся к эльфам, и таково было грозное величие его, и так громогласно было ржание коня егоНахара, что и от светлого Валы в ужасе бежали многие. И страх родился в душах беглецов.
Мне сразу же вспомнились слова из «Квэнта Сильмариллион»: «Но о несчастных, которых заманил в ловушку Мелъкор, доподлинно не известно ничего. Ибо кто из живущих спускался в подземелья Утумно или постиг тьму замыслов Мелькора? Однако мудрые в Эрессэа почитают истиной, что все те из Квенди, которые попали в руки Мелькора прежде, чем пала крепость Утумно, были заключены там в темницу, и медленными жестокими пытками были они извращены и порабощены; и так вывел Мелькор отвратительное племя орков — из зависти к эльфам и в насмешку над ними; и не стало позднее более жестоких врагов эльфам, чем они. Ибо орки были живыми и умножались, подобно Детям Илуватара, но ничто, живущее собственной жизнью или имеющее видимость жизни, никогда после своего мятежа в Предначальные времена Музыки Айнур не мог создать Мелькор: так говорят мудрые. И глубоко в сердцах своих орки ненавидели Господина своего, которому служили из страха. Может статься, это деяние — самое низкое из свершенных Мелькором, и более прочих ненавистно Илуватару».
Любопытно, что же будет здесь. Кто же, по их вере, творец орков? Или орки в их верованиях тоже благородные и прекрасные существа? Приходилось мне такое слыхать. Только вот эти люди сами-то с орками встречались хотя бы раз? Я раз встречался. И никакие слова не убедят меня в том, что в орках хоть что-то хорошее есть. Хотя сейчас их очень редко можно увидеть — ну и хвала Валар.
Но было так: те, кто, устрашившись и Тьмы и Света, рассеялись по лесам, стали эльфами Страха. Ужас неведомого сковал их души, отныне и Свет, и Тьма равно страшили их. Страх изменил не только облик, но и души их, ибо слабы сердцем были они. Страх гнал их в леса и горы, прочь от владений Черного Валы, чью мощь и величие чувствовали они, а потому страшились его, прочь от тех, кто был одной крови с ними. Из этого страха родилась ненависть ко всему живущему. Красота эльфов, Детей Единого, изначально жила и в эльфах Страха — но совершенная красота сходна с совершенным уродством. Так стало с эльфами Страха. Все в облике их казалось преувеличенным: громадные удлиненные глаза с крохотными зрачками, слишком маленький и яркий рот, таивший почти звериные — мелкие и острые — зубы и небольшие клыки, слишком длинные цепкие паучьи пальцы… При взгляде на них в душе рождался неосознанный, непреодолимый ужас, и ныне страшились они не только других, но и самих себя… И назвали их орками, что значит — Чудовища.
Меняли облик орков и их темные скитания в лесах. Дикая жизнь сделала их сильными и яростными и научила охотиться стаями, подобно хищным зверям. Привыкшие к вечному сумраку пещер и лесов, они возненавидели свет и стали бояться огня; даже мерцание далеких звезд было нестерпимо для их глаз. Получивших тяжелые раны на охоте добивали или бросали в лесу; иногда — когда было голодно — и поедали: жалость была неведома оркам. Сильнейшие и беспощадные становились их вожаками: только Силе поклонялись они. Милосердие казалось им слабостью, сострадание — чувством чуждым и неведомым, и в муках живых существ находили они лучшую забаву для себя.
Был у орков и свой язык, в котором — искаженные до неузнаваемости — жили отзвуки Языка Тьмы. Ни песен, ни сказаний не было у них; грубыми стали голоса их, и хриплый вой был их боевым кличем. Им незачем было оттачивать разум, но прорастали в них чувства, свойственные ночным хищникам: острый слух и обоняние, умение видеть в темноте, неутомимость в охоте и жажда крови. И не было спасения от них, порождений страха и темноты…
И было так: старшие из эльфов, охваченные изумленной радостью при виде нового, юного мира и жаждой познать его, ушли далеко за пределы Долины Эльфов и странствовали при свете звезд — ибо Солнце и Луну не дано было еще видеть им — в сумрачных лесах. И однажды встретился им всадник на вороном коне. Эльфы изумились, ибо не знали, что есть в мире и иные живые существа, подобные им. Но не было во всаднике ничего угрожающего, бледное лицо его было прекрасным и мудрым: в эльфах не возникло страха перед ним.
Всадник спешился. Он не был огромен ростом: просто очень высок, выше любого из эльфов. Одеяния его казались сотканными из тьмы, и плащ летел за его плечами, как черные крылья, а глаза его были — звезды.
Дальше шла умилительная история про немую девочку. Честно говоря, меня чем-то это все раздражало. В свое время доводилось мне читать официальные хроники королевского Гондора. Тактам подобных умильных историй было полным-полно.
Борондир продолжал читать. Я, похоже, изрядно прослушал.
… — несколько дней.
— Как ты сказал? День… что это?
— Ах да… Вы же не видите… Видишь — звезду? Когда в седьмой раз она встанет в зените, девочка вернется. И я обещаю: твоя дочь будет здорова.
— Благодарю тебя, Крылатый.
— Поедешь со мной, маленькая?
Девочка обернулась к матери, потом кивнула.
— Это как это? «Вы не видите»? Извините, что перебил вас, но я не понял…
Он спокойно поднял на меня взгляд.
— Очень просто. Они не могли видеть солнца. Только звезды. Да и то не такими, какие они есть на деле.