Исповедь Стража
Шрифт:
Я ничего ему не докажу. Ничего. По крайней мере, сейчас. И, чтобы не казаться окончательным болваном, я сказал:
— Ладно, оставим это. Не будете ли вы столь любезны… хм… научить меня сему неизвестному языку? Любопытно, понимаете ли. Кстати, кто все-таки говорил на этом языке? Или говорит?
Он немного помолчал, раздумывая. Затем кивнул.
Так мы расстались в первый день. Я был зол. Я был раздосадован. Я же знал, что прав, — но что я могу ему доказать? Здесь у нас разные правды. На одно и то же мы смотрим по-разному, и ни одно из объяснений нельзя опровергнуть. Как же он поднаторел все извращать! А чего же еще ждать, если их учитель зачинатель Искажения и Хозяин Лжи? А что правдивее умелой лжи? Ох, что же мне с этим блаженным делать? Задел за живое. Нет, я должен, обязан найти слабое место и доказать…
Как всегда, хорошие мысли приходят поздно. Правда, мое «поздно» имело место где-то ближе к полудню. Я спал всего часа три. Но я привык спать урывками, так что не особенно страдал.
Я сидел за своим любимым, до отвращения знакомым рабочим столом в архиве и пытался набросать свои мысли по поводу прочитанного, чтобы потом посрамить Борондира.
«Если естьHe—Свет иHe—Тьма, которые, собственно, и существуют в Арде, ежели верить Книге, то где же истинные Свет и Тьма? Где мы можем их узреть? Или если Мелькор есть владыка истинной Тьмы, то кто даст нам истинный Свет?»
— Именно так, — отвечает Борондир. — Свет и Тьму мы видим сейчас. И именно благодаря тому, что Мелькор открыл истинную Тьму, бывшую прежде Света, и именно в этой Тьме мы познаем Свет истинный.
— То есть вот то, что я вижу вокруг?
— Грубо говоря, да.
— Так. А Дерева Света?
— Это как раз и есть Не-Свет.
— Не понял. Представьте, что я совсем дурак. Свет должен светиться?
Он хихикнул.
— Короче, не все ли мне равно, Свет это или Не-Свет, если я в нем, в конце концов, вижу?
— Дело не в том, светится там что или не светится. Истинный Свет открывает зрение, Не-Свет — закрывает его.
— Ага. Стало быть, в He-Свете я вижу не то, что есть, а нечто ложное?
— Именно. И Мелькор, дав нам истинный Свет, дал нам узреть истинную Арду.
— Простите, но если я, к примеру, не приемлю вашего толкования…
— Это все равно. Мелькор дал людям дар — видеть. А уж как мы им воспользуемся — это наш выбор. Можно видеть, можно не осознавать, что видишь и что именно ты видишь, можно быть добровольно слепым.
— Хорошо. Я понял о He-Свете. А Не-Тьма?
— Мне трудно объяснить… ну, представьте, что это в прямом и переносном смысле Мрак, в котором ничего нет. Вторая составляющая Пустоты. Если истинная Тьма заключает в себе Свет и является источником и хранителем Бытия, то Пустота есть то, что отгораживает от первоосновы — от истинной Тьмы. То, что поглощает ее, поглощает истинный Свет, подменяя его He-Светом и Не-Тьмой.
— Хорошо, — проговорил я, уже начиная немного сходить с ума от слов и понятий, которые в его устах обозначали совсем не то, что в моих. — Но ведь Мелькор видел Эа — стало быть, он прошел сквозь Пустоту?
— Да. Раз Пустоту создал Эру, то почему бы самому могучему из его творений не оказаться способным проникнуть сквозь Пустоту? Вы называете ее преграду Стеной Ночи.
— Так. Я вижу звезды? Вижу. Они где?
— Они — за Пустотой. Нам, Людям, дано зреть сквозь нее. И нам дано преодолеть ее, дабы Арта не была отторгнута от Эа. И тогда Потаенное Пламя, которое скрыл Эру от Айнур, будет дано нам. Людям. И мы сможем сравняться с Творцами.
Я не знал, что спрашивать и о чем говорить. Просто все это настолько разительно не совпадало с тем, что я знал с детства, что, кроме как возмущаться и кричать: «Все не так!», я ничего не мог. А что толку кричать? Это еще никогда и никого не переубеждало… Я мог пока только принимать к сведению его слова.
Короче, с посрамлением у меня ничего не выйдет. Я уже начинал это потихоньку понимать.
После нашей беседы я опять сидел, стискивая голову руками. Шли уже вторые сутки с тех пор, как я не был дома. Но я совершенно утратил понятие времени.
«…кто сотворил Эру, если Эру не есть Творец Всего?
Если есть Добро и Зло, если одно не существует без другого, если это две противоположные силы, противостояние которых есть основа нашего мира, то как может быть, чтобы слуги Тьмы и приверженцы Света могли находить общий язык? Насколько я понимаю, Борондир живет по тем же жизненным правилам, что и я, — он знает понятие чести, поскольку страшится выдать других (правда, я ничего бы им не сделал, если они не изменники или убийцы), понимает такие вещи, как справедливость и милосердие, тогда, что есть Зло? Мы привыкли равнять Зло и Тьму — а получается, что это нечто совершенно различное…
Мы вроде бы хоть как-то понимаем друг друга. И если я считаю себя способным к созиданию — то есть Свет считаю способным к созиданию, а Борондир наделяет этим же Тьму, то есть себя, то не означает ли это, что наши верования проистекают все же из некоего общего начала, равно как и сущность Тьмы и Света?
И получается, что все же все от Эру…»
Так. Надо отдохнуть. Выспаться. Домой. Борондир спит, наверное, сейчас у себя в камере. Хорошо ему…
ГЛАВА 2
Месяц гиритрон, день 23-й
Зима — нудное время, которое хорошо коротать с книгой у очага, с кувшином хорошего вина в дружеской компании, за хорошей беседой. В ту зиму я не замечал хода времени. Книга. Единственным препятствием в работе было то, что я не знал языка, на котором были написаны многие из документов. Это страшно бесило меня — учить язык долго, а ждать я просто не мог. Терпения не хватало.
Этот язык был мне невероятно любопытен. Еще бы — нечто совершенно новое, мне не известное. Честно говоря, я и на гномский набросился бы — до сих пор сведения о нем крайне отрывочны и скудны, но все же о его существовании было известно, и давно, а этот язык был как ключ к некоей запертой двери, за которой… что? Я не знаю. Я предпочитал не задумываться. Главным во всем этом было то, что этот язык вообще существовал. Чем-то он напоминал эльфийские, что подспудно наполняло меня каким-то нехорошим предчувствием. Почему нехорошим?.. Трудно объяснить. Я и теперь вряд ли отвечу. Как будто потянуло среди лета черным холодным ветром, и время остановилось на миг, а потом медленно повернулось назад, чтобы среди невнятного, приглушенного шепота прозвучали слова на непонятном и чем-то знакомом языке — Илтэ хэльдо… Серебро зимнего льда…
Борондир — или тот, кто так себя называл, — знал этот язык примерно так, как мы сейчас знаем квэнья. То есть как язык мертвый, но использующийся учеными, законниками и летописцами. Да, мы прилежно изучаем основы стихосложения на квэнья, читаем исторические тексты, но все равно, при всей поистине чародейской красоте, этот язык — мертв. Помню, в детстве я все донимал отца своими вопросами — есть ли эльфы еще в Средиземье и как бы их увидеть. А отец улыбался и говорил — наверное, есть. Когда они совсем уйдут, мы поймем. Я спрашивал — а как поймем? «Поймем, — немного грустно отвечал он. — Не знаю как, но сразу поймем…» Вот и в этом странном языке слышалось чувство невозвратимой утраты. Какой-то мудрой, покорной печали — как и в квэнья. Или, может, это я, человек, так все понимаю? Я человек поздних времен, когда из мира постепенно уходит, истаивая, как туман поутру, все волшебство иных эпох?