Исповедь Стража
Шрифт:
— В следующий раз сперва думай, потом делай. Настой къе-т'Алхоро — не мед, между прочим. Ты того шамана Воронов видел? Таким же хочешь стать?! — Глаза Учителя горели добела раскаленной сталью. — Снов наяву тебе захотелось, да? Я же говорил, что можешь не проснуться! Говорил или нет?
— Говорил… файэ-мэи, Тано…
— Как-нибудь. И не думай, что я добрее стану, если ты на ах'энн со мной говорить будешь. Сколько настоя выхлебал, сознавайся?
— Глоточек один всего…
— «Один всего» я тебе десять дней назад давал, на первом испытании. Так что — не один. Да еще из лунной чаши.
— Так все же тогда хорошо прошло, ты сам сказал!.. Ох… — Мальчишка скривился. — И ты сказал, что отведешь меня туда… ну, где Память… чтобы я понял.
— И отведу. Лет через десять. Когда научишься управлять видением и не хвататься за что не надо.
— Но мне Гортхауэр разрешил!
— Ты бы еще камешки в короне потрогал!
— А почему нельзя? — В голосе Дана послышалось любопытство.
Глаза Валы потемнели:
— Ослеп бы на всю жизнь, вот почему. Проверить хочешь? — очень ровно поинтересовался. У Волчонка мурашки по спине забегали от этого спокойного голоса — он съежился, отводя взгляд, сжался в комочек под одеялом.
— Не бей… — жалобно.
А он что, их бил? Откуда такие мысли по поводу Учителя? Вообще-то на Моргота это было бы похоже, но не на этого Тано.
— Надо бы. — Вала смотрел в сторону. — Рука не поднимается. А жаль.
Дан счел за благо побыстрее уйти от неприятной темы:
— А я смогу видеть то, что впереди? Или так и буду назад оглядываться? Можно видеть то, что будет… ну, завтра?
— Завтра, — суховато ответил Вала, — ты будешь лежать. И послезавтра. А потом пойдешь в лес с Гартом — травы собирать. Заодно и поучишься ходить, как подобает охотнику. Пока что ты способен только все зверье распугать на несколько къони вокруг. Тебя и колченогий заяц, на оба уха глухой, услышит. И удрать успеет.
Парнишка обиженно засопел:
— И неправда! Я в запрошлом годе лиса добыл! Сам!
Вала иронически прищурился:
— Да ну?
— Ну… почти… с братом со старшим… — смутился Дан.
— Именно что — с братом. И обижаться не на что. Ты танец фэа-алтээй видеть хотел? Хотел. Думаешь, они тебя подпустят?
— Не-а… Ну правда, можно видеть?
— Можно. Но тебе дано видеть то, что было, не то, что будет. Ты не пророк, ты — таир'энн'айно. Летописец. Думаешь, этого мало?
— Не…
— А если «не», то будь добр, во-первых, больше не притрагиваться к зельям, а во-вторых — не испытывать свои способности на подобных вещах. В следующий раз выгоню. Если сойдешь с ума, то уж не по моей вине. Я не шучу. Ты понял?
Волчонок шмыгнул носом:
— Понял, Тано. А ты мне ничего не дашь от головы? Болит жутко…
— Секира тебе будет в следующий раз от головы, — мрачно вмешался в разговор Гортхауэр, уже некоторое время стоявший в дверях. — Вообще, Тано, на твоем месте я бы с ним по-другому побеседовал. Драли его в детстве мало, вот что.
— Ну, пока что ты не на моем месте. И с тобой, тъирни, я еще поговорю. Идем. Дадим молодому человеку отдохнуть после тяжких трудов. И поразмыслить.
Волчонок прикрыл глаза, вслушиваясь в удаляющиеся голоса Бессмертных.
— …разве не понял, в каком он состоянии? Зачем вообще ты ему свой кинжал дал?
— Я не разобрался, Тано. А потом поздно было… сам перепугался, знаешь…
— Не разобрался!.. Драли тебя в детстве мало, по твоему же меткому выражению. Ты же помнишь, как это бывает. Хотя бы представляешь себе, что он видел?..
Стало быть, все же и Ауле, и Мелькор Гортхауэра драли. В детстве. Вот не знал, что в Валиноре и у Мелькора принято пороть майяр. То-то он такой дерганый.
Потом о нем скажут так: «Первым терриннайно, Летописцем кланов, стал сын рода Волка, Дан эр'Лхор, нареченный Эханно, умевший читать знаки земли и знаки душ людских. Он и начал Летопись Севера, записанную знаками Ушедших; и с той поры Летописцы кланов продолжали ее из года в год — многие века…»
Но это будет нескоро.
Шли луны и годы, и все больше людей приходило в Твердыню; у первых двенадцати уже были свои ученики, и те, кто жил в Аст Ахэ, привыкли к присутствию бога, как привыкают к горам или лесу, к морю или степи: как горы или степь, он всегда был здесь, с ними. В земли кланов наведывался часто, и распри между вождями начали понемногу утихать: пойди повоюй тут, когда в Твердыне в учениках у Горного Бога ходят и твой сын, и сыновья твоего врага! Со временем для сына вождя обязательным станет обучение в Твердыне — пока еще это не стало законом. Сыновья — а временами и дочери, — наслушавшись рассказов и насмотревшись на дивные вещи, которые уже умели делать их сверстники, ученики бога, рвались в Твердыню; родители робели, опасаясь могущества Горного Божества — богом его считать еще не перестали, и многие верили, что 'Йанто действительно всесилен…
— …И ты… ты только коснулся, и одно слово… Скажи, может, тебе жертва нужна — я все… чтобы — так же… ты можешь, ты можешь, я верю…
— Зачем — жертва… — отстраненно, устало. — Ты смотрел, не видя. В том дереве… в глубине… в сердцевине… была сила жить. Нужно было просто помочь…
— Значит, ты не бог, если не можешь вернуть мертвого, — потерянно и тихо проговорил Раар.
— Значит, не бог.
— И тебя… можно убить? — после недолгого молчания, осторожно, как-то вкрадчиво.
— Того, кого можно ранить, можно и убить.
Лязгнула сталь — Бессмертный уже был на ногах, его пальцы жестко сжимали правое запястье человека.
— В тебе… — Выпустил руку Раара, голос спокоен и печален, глаза заволокла осенняя серая дымка. — В тебе говорит боль, Раар. Боль и гнев. Если для тебя бог тот, кто силой может вернуть душу с неведомых путей, то в мире нет богов. И силы такой — нет.
Кстати, понятное поведение. В диких племенах идолов, если они не выполняли просьб поклонявшихся, сжигали и топили. А уж самозваных богов тоже, наверное, не жаловали. И если человек не понял, что его умершего брата не вернуть, то Мелькор либо плохо учил его, либо слишком вольготно пользовался верованиями своих учеников. Все закономерно.