Когда наступает эта «исповедальная пора» – дело сугубо индивидуальное. Бродский, как мы помним, писал на своё сорокалетие: «Что сказать мне о жизни? Что оказалась длинной…» В сорок лет он подводил итоги. Пушкин написал знаменитое «Воспоминание» в 28 лет. Каждому своё.
Когда я читал рукопись Замшева, то вспоминал строку из «Воспоминания»: «Строк печальных не смываю…»
Книга Максима Замшева – невесёлая книга. Но – по ощущению – искренняя.
Пушкина пережил на восемь,Лермонтова – на много,но так никем и не стал.Такую длинную осенья не просил у Бога,но он мне её дал.
Тут нужно вспомнить хорошо знакомый термин – «лирический герой».
Необходимость разделять автора и героя в поэзии отнюдь не ставит под сомнение искренность первого. Это специфика поэтического сознания, когда реальные черты мировосприятия и самовосприятия автора неизбежно обостряются.
«Исповедальная пора» – книга по преимуществу любовной лирики. И лирики драматической. И автор находит нетривиальные возможности этот драматизм до читателя донести.
В комнате, что повернулась ко мне спиною,А календарь прошлогодний чему-то рад,Он ведь не знает, что станет потом со мною,Он ведь не знает, что край для того и край,Чтоб за него зайти…
Комната может повернуться спиною к человеку, стоящему у открытого окна…
Можно привести немало удачных, выразительных строк в этом сборнике печальной лирики. Но этим сюжет книги не исчерпывается. В мир автора и героя уверенно входит культура. И тоже во всём её драматизме.
Бессонница. Гомер.И ничего не надо.Но снится Мандельштам у жизни на краю.
Упорное слово «край», трагически осмысленное, не случайно корреспондирует с предыдущими стихами.
Не буду множить примеры. Книга написана просто и искренне. И сурово к самому себе. И это подкупает. Так же, как меня лично подкупают стихи о Петербурге.
В частности:
Петербург наступает, как интеллигентное войско,Чтобы пленные знали, что их отпускают обратно.Я иду по Фонтанке….
На мой взгляд, книга наверняка найдёт своего читателя.
Автора, пережившего Пушкина и Лермонтова, ждут новые книги. Время есть, и есть возможность совершенствования.
Яков Гордин
«Вот постамент, вот тумба…»
Вот постамент, вот тумба,Что-нибудь с них возьми…Жизнь, как пустая клумба,Вытоптанная людьми.Тянется день вчерашнийК нам из последних сил.Мне ничего не страшно,Я ведь тебя любил.Пальцы теряют цепкость,В воздухе – дух белья.Если что было ценным —Это любовь твоя.Режешь так звонко дыни,Что ничего не жаль.Смерть исчезает дымом,Лёгкая, как вуаль.Может, и жили б складно,Но впереди – мечта.Прошлого нет – и ладно:Клумба стоит пуста.
«Жизнь – труба, предостаточно сажи в ней…»
Жизнь – труба, предостаточно сажи в ней,Трубочиста черно естество.От последней любви не откажешься,Потому что за ней ничего.Потому что за гранью прощанияСединой сиротеет висок,Потому что мои обещанияПревращаются в мокрый песок.Потому что когда ты стараешьсяСделать вид, что тебе всё равно, –Облака уплывают в Сараево,Чтоб боснийское выпить вино,Чтоб хлебнуть за здоровье эрцгерцога,За здоровье Гаврилы, за всех,От последней любви не отвертишься,Потому что уныние – грех.Жизнь – труба, вылетай в неё, молодость!Если некому будет отмыть –Я схвачусь за серпы и за молоты,Чтоб умерить вчерашнюю прыть.А потом, возле церкви, на паперти,Положу, в чём нуждался сильней.Пусть в Сараево сербские материИсчезают из сонма теней.Жизнь – труба. Предостаточно сажи в ней.Трубочисты меняют бельё.От последней любви не откажешься,Даже если черёд не её.Даже если она бестолковаяИ чужой захлебнулась виной.До войны было платье как новое,Но состарилось вместе с войной.
«Булочная работала до восьми…»
Булочная работала до восьми.Предлагали кофе, к нему ром-бабы.Принеси меня обратно и вознеси.И тогда бы я бы… тогда бы я бы…А кассирше было семнадцать лет,У неё жених в химвойсках, и этоЗаставляло меня не смотреть на светИ давиться кофе… Не помню, СветойИли Аллой её называла мать.Я давал ей рупь, дожидался сдачи,Надо было что-нибудь ей сказать,Но в другом районе жила удача.Этой булочной нет, да и дом исчез,И страна пропала, где юность комом,Где сердца проверяли всегда на вес,Каждый раз удивляясь, что невесомы.Принеси меня обратно и вознесиНе на крест, а на дерево, в листьях – сила.Булочная работала до восьми,Больше ничего не происходило.
«Из казарм доносилась побудка…»
Из казарм доносилась побудка,У троллейбуса вымерзло дно.Очень холодно было и жутко,Безнадёжно раскрылось окно,Понимая, что некому мёрзнуть,Что мороз не сильнее огня,Что небесную азбуку МорзеРасшифруют теперь без меня.Очумелые тёти и дядиЗатевали рискованный флирт.Пировали в подвале бродяги,Разливая кладбищенский спирт.Ничего от слезы не промокло,Но морщин перепуталась вязь.Лишь собаки дышали на стёкла,На свои отраженья дивясь.Я пропал в этом дне, растворился,Даже пятнышка нет на стене.Не хотел я, чтоб он повторился,А теперь он смеётся во мне.Не изжить молодые потугиИ болезненный трепет земли.Постарели друзья и подруги,Псы подохли, солдаты ушли,За границу подались соседи,Что горело – сгорело дотла.Ты сказала, что утром приедешь,Я всё думаю – вдруг соврала?
«Жаль, меня ты не полюбила…»
Жаль, меня ты не полюбилаДаже летом, когда жара.Ты терялась в своих глубинах,Пропадала в них до утра.Я хотел бы с тобой, но времяТоропило за шагом шаг.Я не слышал твоей свирели,Только топот стоял в ушах.Всё затоптано. Дни и ночи.Мандаринная кожура.Жаль, любила меня не оченьДаже летом, когда жара.Одеяло твой запах держит,Даже волос ещё найдёшь,Но спокойно, как самодержец,За окном разместился дождь.Будет воронам повод каркать,Свечка дёрнулась на ветру.Ты гуляешь по Монте-Карло,Ты играешь свою игру,Не болельщик я и не зритель,Я не прежний и не другой.Я лишь памяти укротитель,Ставший преданным ей слугой.
«К тебе стремятся до утра…»
К тебе стремятся до утраСлова мои несчастные.Их гонят гулкие ветра,Дожди секут нещадные.Но их не замечаешь ты,В них мало знаменитого.Они боятся темнотыИ окрика сердитого.Но если вдруг удастся имРазворошить, что копится, –Ты смутно вспомнишь Первый РимИ все междоусобицы.Нырнёт к ногам святая дрожь,Польются мысли лавою.Но ничего ты не поймёшь,Решив, что нервы слабые.Постель чужая, дом не наш,Ночь покрывало вышила,Да, у меня такая блажь,Чтоб ты меня услышала,Чтоб проступило сквозь гранитТо, что вдвоём читали мы…Ведь Юлий Цезарь не убитИ ждёт тебя в Италии.