Шрифт:
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Глава 1
— Ты что возьмешь?
— А ты?
Недолгое колебание. В конце концов, зачем притворяться, почему не быть самим собой, со своими пристрастиями?
— Шоколадный коктейль.
Он не удивился, заметив в ее глазах лукавый огонек, который уже видел в момент их встречи; впрочем, та же насмешливая радость блестела и в его глазах.
Человек за стойкой, в рубашке с закатанными рукавами, ждал. Кто-то из посетителей назвал его Раулем.
Он указал пальцем на миксер возле полок с бутылками.
— Это вкусно? — спросила она.
— На любителя. Мне нравится.
— Тогда и мне то же самое.
Что здесь такого? Ничего особенного. Хотя, возможно, когда-нибудь станет главным. Кто знает? Ведь как в жизни: один день похож на другой, и вдруг, много лет спустя, порой уже в старости, понимаешь, что вся твоя жизнь зависела от одного-единственного мгновения, которому в свое время ты не придал никакого значения.
— Стакан не очень большой? — Рауль взял чуть ли не полулитровый стакан.
— В самый раз. Молоко холодное?
Молоко достали из холодильника. Музыкальный автомат гремел так, что дрожали стены маленького зала с немногочисленными посетителями — четыре-пять завсегдатаев, две девушки в облегающих брюках да несколько парней, чьи мотоциклы стояли на улице.
Андре Бар впервые оказался на этой улочке, названия которой даже не знал. Да и в названии ли дело? Главное-блеск их глаз, легкое лукавое выражение, словно они подсмеивались друг над другом или же подсознательно чувствовали, что переживают минуты за пределами реальности.
— Для мадмуазель тоже два шарика?
Оба как завороженные следили за приготовлением напитка. Жужжал миксер; шарики мороженого в молоке поднимались и опускались, таяли, теряли форму, смешивались с жидкостью, постепенно окрашивая ее в сиреневый цвет.
— На вид не очень-то аппетитно, — заметила она.
— Зато вкусно! Она рассмеялась.
— Почему ты смеешься?
— Ты сказал так проникновенно! Любой парень на твоем месте, чтобы поразить меня, заказал бы аперитив, а то и виски.
— Я не люблю спиртного.
— Даже вина?
— Ни вина, ни пива. Я и к десерту не притронусь, если в нем вишневая наливка или ликер. Он возвышался над ней на целую голову. При росте метр семьдесят восемь — а врач утверждал, что через четыре-пять лет в нем будет метр восемьдесят пять — он был широкоплеч и мускулист.
Мускулистость возобладала совсем недавно над детской полнотой, от которой он страдал много лет, оставаясь самым толстым в классе. Теперь он был самым сильным.
— Ты пьешь через соломинку?
— Привычка.
— Ты уже был здесь?
— Нет, впервые.
— Тебе нравится?
— Что? Коктейль?
— Нет. Электрогитара.
Пластинку с записью электрогитары слушала девушка, черные, почти прямые волосы которой падали ей на лицо. Очарованная, она пристально смотрела на автомат,
— Когда как. Мне больше нравится простая гитара. А тебе?
— Тоже когда как.
Она потягивала через соломинку холодное молоко, и, несмотря на ее старания, бульканье все-таки слышалось. Между обоими как бы возникло сообщничество. До этого он видел ее всего два раза: первый, когда она с родителями приезжала к ним в Канн на ужин; второй, когда Буадье, отдавая долг вежливости, пригласили их к себе в Ниццу. Теперь похоже было, что две семьи не увидятся несколько месяцев, а то и лет.
И тогда Андре Бар схитрил. В четверг он сам приехал в Ниццу на мопеде. Он знал, что по четвергам у Франсины занятия, а свободный день-суббота. Он знал также, что учится она в школе Дантона, частном учебном заведении, где преподавали бухгалтерию, стенографию и языки, что школа занимает два этажа над итальянским рестораном в доме на улице Паради, возле Бельгийской набережной.
Франсина выходила в пять, и уже за четверть часа до окончания занятий он, придерживая рукой мопед, ждал на тротуаре, метрах в пятидесяти от здания.
Стоял май. Солнце было теплое, почти жаркое, и женщины надели светлые платья. Проезжая по Английскому бульвару, он видел стариков, дремавших под зонтами, и кое-где, в белых барашках волн, цветные купальники. — О чем ты думаешь?
— Ни о чем. А ты?
— И я ни о чем.
Почти так оно и было. Возможно, он думал, что она непохожа на других, не носит брюки в обтяжку и явно не из тех, кого возят сзади на мотоцикле.
Она умела играть. Они оба играли. Когда из школы Дантона начали выходить девушки — среди них были и двадцатилетние, — он тронулся с места, притворяясь, что оказался на этой улице случайно.
— Франсина! — воскликнул он, когда она поравнялась с ним.
А вдруг она уже видела его, когда он заводил мотор?
— Ты здесь учишься? Будто он не знал!
— Что ты делаешь в Ницце?
— Да приехал взглянуть на лицей, где через месяц буду сдавать экзамены на бакалавра.
Она сделала вид, что поверила, и они непринужденно смешались с толпой и пошли рядом — он, придерживая рукой мопед, она с книгами и тетрадями под мышкой.
— Я и не подозревала, что ты такой высокий.
Их лица уже светились той самой улыбкой, которую Андре Бар до сих пор с любопытством подмечал у иных парочек, так и не понимая ее значения.
Он не казался себе смешным. Она тоже не казалась смешной. Не мешай ему мопед, а ей книги, они наверняка пошли бы рука об руку.
Позади остался цветочный магазин, но еще какое-то время в воздухе пахло свежесрезанными гвоздиками. Чуть дальше, словно путь до бульвара Виктора Гюго, где она жила, был слишком коротким, он спросил:
— Спешишь?
— Не очень.
— Пить хочешь?
— С удовольствием выпила бы чего-нибудь.
Она не возражала, ни когда он направился через авеню Победы, уводя ее все дальше и дальше от дома, ни когда они побрели по незнакомым улочкам.