Исповедник
Шрифт:
– Участвую в проекте восстановления церкви Святого Захарии.
Она улыбнулась:
– Это одна из моих любимых церквей. И над чем же именно трудитесь? Уж не над Беллини ли?
Габриель кивнул.
– Вы, должно быть, хороший мастер.
– Мы с Беллини, можно сказать, давние друзья, – скромно пояснил он. – Сколько людей собирается сейчас на Маарив?
– Обычно несколько стариков. Когда чуть больше, когда чуть меньше. Иногда по вечерам в синагоге нет никого, кроме рабби. Он же убежден в том, что день прекращения вечерней службы станет последним днем существования общины.
В этот момент в комнату вошел раввин. И снова Габриеля удивила его относительная молодость. Священник был примерно одного с ним возраста, энергичный и бодрый, а из-под узкополой шляпы струилась грива седых волос. Он крепко пожал протянутую руку и оценивающе посмотрел на Габриеля через стекло очков в стальной оправе.
– Я раввин Цолли. Надеюсь, моя дочь любезно приняла гостя в мое отсутствие. Последние несколько лет она провела в Израиле, и это не лучшим образом сказалось на ее манерах.
– Она была вполне любезна, но не сказала, что вы ее отец.
– Вот видите? Вечно у нее на уме какие-то проказы. – Раввин повернулся к дочери: – Ступай домой, Кьяра. Посиди с матерью. Мы не задержимся надолго. Идемте, синьор Дельвеккио. Думаю, в моем кабинете вам будет удобнее.
Женщина надела плащ и посмотрела на Габриеля:
– Меня очень интересует искусство реставрации. Хотелось бы взглянуть на Беллини. Можно мне как-нибудь заглянуть к вам в церковь, понаблюдать, как вы работаете?
– Ну вот опять, – вздохнул раввин. – Никакой обходительности. Все напрямик. Какие уж тут манеры.
– Я с удовольствием покажу вам алтарь. Сообщу, когда это будет удобно.
– Вы всегда можете застать меня здесь. Чао.
Раввин Цолли проводил Габриеля в свой кабинет с просевшими под тяжестью книг полками. В основном здесь была представлена иудаистская литература, причем, судя по разбросу представленных языков, раввин, как и Габриель, мог считаться полиглотом. Они сели в кресла, и раввин начал с того, на чем они закончили.
– Вы упомянули, что хотели бы поговорить о евреях, нашедших во время войны убежище в монастыре Святого Сердца в Бренцоне.
– Верно.
– Мне показалось интересным, что вы сформулировали вопрос именно так.
– Что же здесь странного?
– Дело в том, что я посвятил жизнь изучению и сохранению истории евреев в этой части Италии и никогда не сталкивался со свидетельствами того, что им предоставляли убежище в названном вами монастыре. Собственно, материалы, попадавшие мне на глаза, скорее позволяют предположить обратное: евреи попросили убежище и получили отказ.
– Вы абсолютно в этом уверены?
– Я уверен в этом настолько, насколько вообще можно быть в чем-то уверенным в подобной ситуации.
– Одна из монахинь рассказала, что во время войны в монастыре укрывалось около дюжины евреев. Она даже показала мне подвальные помещения, в которых они жили.
– Как зовут эту добрую женщину?
– Мать-настоятельница Винченца.
– Боюсь, мать-настоятельница сильно ошибается. Или, что гораздо хуже, намеренно вводит вас в заблуждение, хотя я и не решился бы выдвинуть такое обвинение против человека ее духовного звания.
Габриелю вспомнился поздний телефонный звонок в его номер в отеле.
Мать Винченца лжет вам, как лгала и вашему другу.
Раввин подался вперед и положил руку на плечо гостю.
– Скажите, синьор Дельвеккио, какой интерес представляет для вас это дело? Чисто академический?
– Нет, это личное дело.
– Тогда вы не будете возражать, если я задам вам личный вопрос? Вы еврей?
После некоторого колебания Габриель ответил, не солгав.
– Много ли вам известно о том, что произошло в годы войны? – снова спросил раввин.
– Мне стыдно в этом признаться, но мои знания определенно недостаточны.
– Поверьте, я к этому привык. – Раввин тепло улыбнулся. – Вам нужно кое-что увидеть.
Они пересекли темную площадь и остановились у ничем не приметного жилого дома. За открытым окном какая-то женщина готовила ужин в маленькой кухне. В соседней комнате три старушки сидели перед включенным телевизором. Над дверью Габриель заметил дощечку с надписью: «Израильский дом призрения». Здание было еврейским приютом.
– Прочитайте вот это.
Раввин зажег спичку и поднес к мемориальной табличке. Приют был основан в память о евреях, арестованных немцами и депортированных во время войны. Раввин погасил спичку и посмотрел на старых евреек.
– В сентябре тысяча девятьсот сорок третьего года, незадолго до падения режима Муссолини, немецкая армия оккупировала всю северную часть полуострова. Через несколько дней глава здешней еврейской общины получил распоряжение СС составить и передать немцам список всех проживающих в Венеции евреев.
– И что же он сделал?
– Он предпочел совершить самоубийство, предварительно оповестив общину, что времени почти нет. Сотни человек покинули город. Многие нашли убежище в церквах, монастырях или в домах простых итальянцев. Некоторые попытались перейти швейцарскую границу, но их не пропустили.
– И никто не нашел убежища в Бренцоне?
– У меня нет никаких доказательств того, что евреи из Венеции или, если на то пошло, откуда-то еще, скрывались в монастыре Святого Сердца. Напротив, в нашем архиве имеются письменные показания одной семьи, которая обратилась в этот монастырь, но получила отказ.