Испытание на верность(Роман)
Шрифт:
— Назад! — кричал он. — Кому говорят — назад! К орудиям…
Для него, командира, это тоже было первым столь жестоким испытанием, он страшился, но долг повелевал ему вернуть всех на место, иначе какая же это батарея! Он перемежал слова команды с площадной бранью, в глубине сознавая, что часом позже будет мучиться от стыда, потому что брань шла от страха, а страх — это стыдно. Но ничего другого он не мог придумать в эту минуту.
Гринев броском перебежал к своему орудию.
— К орудию! — подхватил он крик командира.
Однако какой плотный огонь! Невозможно заставить себя оторваться от щита, к которому приник
В голове неотступно мысль, что огонь на батарею кто-то наводит. «Нет, ерунда, — говорит себе Гринев, — просто засекли, и все. Что бы там ни было, надо работать…»
Вели огонь лишь два орудия. Это напоминало последние рывки утопающего.
— Огонь!..
Пока Поляков подавал команды, батарея обязана была жить, сопротивляться, команды словно подхлестывали ее.
Смолкло еще одно орудие. Что с ним, Гринев не знал. Не до этого, когда в собственном расчете смело сразу троих. Ведь огневая прикрыта лишь щитом орудия спереди, а сбоку открыта всем ветрам и осколкам, а расчет работает в рост.
В расчете остался подносчик снарядов — Толя, молоденький, обсыпанный брызгами веснушек боец из вятских. Он сам о себе в шутку любил говорить: мы — вятские, ребята хватские, все могем, окромя лестницы и часов: в лестнице долбежки много, а в часах с топором не повернуться.
Он и в самом деле был проворный парень, потому что успевал подавать снаряды, заряжать. Гринев наводил, и они стреляли.
Что с остальными, Гринев не мог сказать, потому что силы его были на исходе. Он еле держался на ногах от нервного напряжения, у него уже не хватало сил следить за другими. Убитые лежат ничком у бруствера, им теперь все равно. Кто и когда их туда оттащил, он не помнил. Да это и неважно. Кто-то, видимо, увел раненых, потому что оставлять пострадавших товарищей без помощи тоже нельзя. Вот и приходится им управляться у орудия вдвоем.
Чертовски плотный огонь! Внакладку к орудийному садят еще из тяжелых минометов. Мужество не только в том, чтобы идти в атаку, отбиваться от врага, мужество, огромное мужество нужно, чтобы стоять под огнем и еще выполнять свое дело.
Смолк голос Полякова. Можно пригнуться, запрятаться под самое орудие, никто не осудит. Металл орудия это защита от осколков.
— Командир! — крикнул Толя. — Снарядов мало! Я на соседнем возьму!
Гринев кивнул ему головой: действуй! Сам он тоже привстал, приник глазом к панораме, чтобы навести орудие на ориентир. Когда подадут команду, не надо будет терять на это время. Он не успел ничего сделать: близким оглушительным взрывом его отбросило в сторону от пушки. Небо, земля стали запрокидываться, их накрыло черной тьмой, как пологом, и посреди этой тьмы возникла вспышка, заплясало, закружилось черное, желтое, красное…
Больше Гринев ничего не помнил.
Сколько он пролежал без сознания, угадать было трудно. Очнулся он от тишины, посреди которой струился тонкий звон. Так звенят туго натянутые провода, когда почти нет ветра, и, чтобы услышать их, надо приникнуть ухом к столбу. Гринев прислушался и понял, что это звенят не провода, а тягучий звон рождается в его ушах. Тотчас же припомнилось, почему и как он очутился на земле, и мгновенный страх, что он лежит искалеченный и, быть может,
Над ним серое низкое небо, мелкая морось чуть покалывала лицо. Небо тотчас же сдвинулось со своего места и поплыло, поехало в сторону. Гриневу показалось, что он куда-то падает, хотя знал, теперь уже твердо, что падать ему больше некуда — и так на земле. Пересилив головокружение, он приподнялся.
Из обоих рукавов текла кровь: пока он лежал, она скопилась в рукавах гимнастерки, и теперь холодные струйки поползли по рукам до кистей, до пальцев. Ранен…
Ранения были выше и ниже локтей, он определил это по дыркам в шинели. Но руки шевелились, работали. Это его немного взбодрило: значит, не опасные, будет жить! Теперь бы только перевязаться, найти пакет. Неужели он один на батарее?
Обернувшись к орудию, он вдруг увидел такое, что ужас заледенил на нем кожу и волосы напружинились и, наверное, приподняли бы на нем каску, не будь она пристегнута ремешком за подбородок. По болотистому редколесью, прямо на вешку, по которой он наводил орудие, двигались двумя цепями гитлеровцы. Их было до роты. Они шли цепь за цепью, в полусотне шагов одна за другой, без опаски, видимо считая, что батарея уничтожена и никто и ничто им не угрожает. Гринев уже различал цвет их шинелей, голубоватый сквозь сетку мороси, черные автоматы на груди, круглые, с гофрами, коробки противогазов на боку у каждого.
Только тут он понял, откуда такая поразительная точность вражеского огня. Значит, их батарея давно находилась под наблюдением!
Откуда взялись силы, как это ему удалось, он и сам не знал, но рывком вскочил на ноги и кинулся к орудию. Снаряд уже находился в казеннике, оставалось довернуть орудие чуть влево и вниз, чтобы взрыв произошел перед ногами гитлеровцев. Тогда осколки широким пучком ударят навстречу врагам и вырубят брешь в обеих цепях. Все это — дело секунды. Огонь!.. Выстрелом с такого близкого расстояния, когда враг находился почти у преддульного конуса, обе цепи были смяты. Одних опрокинуло, изорвало осколками, других привело в страшное смятение и заставило показать спины. Напрасно пытался один, видимо, офицер, остановить своих солдат, бросить их на ожившую батарею. Новый выстрел! Гринев работал с лихорадочной быстротой, не имея возможности даже задуматься, оцепить результаты своей стрельбы. Он видел, что враг смешался, кинулся наутек под защиту близкого леса. Ага! Вот вам! За батарею! За моих товарищей! Вот… Он выпускал снаряд за снарядом, ничего не видя вокруг. Одна только мысль владела им: вот вам! Вот! Гады…
Где-то справа от дороги, по которой пришла сюда вчера вечером батарея, пришла в полном составе, а теперь от нее почти никого не осталось, застучал короткими очередями пулемет, потом автоматы. Гринев понял, что он не один, что на помощь к нему идут свои, сразу успокоился и тут же почувствовал, как болят израненные руки.
Гитлеровцы скрылись в лесу, только теперь их путь назад отмечали зеленоватые бугорки убитых, частые на рубеже, где их встретили первые выстрелы, и более редкие к лесу. Вражеские орудия и минометы снова принялись долбить но батарее. Меткость вражеского огня больше не удивляла Гринева, он знал, что где-то сидит корректировщик и направляет стрельбу. Черт с ним!