Испытание огнем
Шрифт:
Окончательно в сознание его привел тихий, едва слышный стон. Андрей вспомнил все. Новый стон заставил его встать на колени и, цепляясь за клапаны, подняться на ноги. Боль, которой он не почувствовал в первые секунды, острыми крючьями впилась в тело, в ушах нарастал звон. Он рос, крепчал, ширился, пока не превратился в разрывающий черепную коробку трезвон колоколов громкого боя. Андрей изо всех сил сопротивлялся надвигающемуся обмороку. Несколько минут он стоял покачиваясь на тяжелых, негнущихся, как поленья, ногах,
Под ноги попался аккумуляторный фонарь, выброшенный взрывом из гнезда. Андрей включил его и провел желтым лучом вокруг себя.
Завьялов лежал на палубе, уткнув лицо в ладони, и тихо стонал. Неподалеку от него, привалившись спиной к борту, сидел Никушев, не мигая смотрел в какую-то точку за спиной Андрея.
Старшина наклонился и осторожно перевернул Завьялова на спину. Лицо матроса заливала кровь, сочившаяся из раны на лбу.
Бинты и йод Андрей нашел в аптечке, но перевязка не получалась: руки плохо слушались его.
— Иди сюда, помоги мне, — познал он Никушева.
Темнота молчала. Андрей направил луч фонаря на матроса. Тот по-прежнему смотрел в одну точку.
— Матрос Никушев, ко мне! — словно выстрел, рассекла застоявшуюся тишину громкая команда.
Никушев встрепенулся, охнул. Глаза у него приняли осмысленное выражение.
Вдвоем они быстро закончили перевязку и перенесли Завьялова к торпедным аппаратам, где было посуше.
— Видать, расшибся сильно, — подал, наконец, голос Никушев.
— Воды налей! — приказал старшина.
Никушев торопливо нацедил кружку из аварийного бачка и протянул командиру.
Завьялов сделал несколько жадных глотков. Вода потекла по подбородку, холодными струйками заползла за ворот робы.
— Теперь хорошо… Спасибо, — сказал он и попытался сесть.
Андрей подошел к кормовой переборке. Предчувствие беды сжимало сердце. Стало жарко. Он стер пот со лба и взглянул на товарищей. Их лица смутно белели в темноте. Огромным усилием воли он поднял руку и легонько ударил по переборке. Прислушался. Ответа не было. Застучал сильнее, потом забарабанил обоими кулаками. На помощь к нему подскочил Никушев.
Затаив дыхание все трое вслушивались в тишину за переборкой.
— Еще… еще стучите! — дрожащим голосом требовал Завьялов.
И они стучали. Слушали зыбкую, звенящую тишину и снова стучали.
— Как же это, старшина? Почему молчат? — растерянно спросил Никушев. — Почему молчат? — повторил он громче.
Андрей торопливо выключил фонарь, он не хотел, чтобы матросы видели его лицо. У него было такое ощущение, будто в груди что-то оборвалось. Сердце, которое он прежде никогда не слышал, билось тяжелыми неровными точками.
— Что делать будем, старшина? — тихо спросил Завьялов.
— Нету никого… одни остались, — простонал Никушев. — И Епишина нет, и Важенина, и
Он приткнулся к торпедному аппарату и заплакал, размазывая ладонью слезы по лицу.
— Будет тебе. Ну, будет! — через силу сказал Андрей. — Жить нам надо. Сравняем в отсеке давление с забортным, отдраим люк и выйдем на поверхность в спасательных масках. Глубина тут небольшая, двадцать три метра на глубомере. И берег недалеко, попробуем до него вплавь добраться…
— А если фашисты наверху? — хрипло спросил Никушев.
— Пистолет есть. Живыми не возьмут.
— Нам-то с Никушевым все одно наверх не выбраться, — выговорил Завьялов.
— Ерунду городишь! — оборвал его старшина. — Трусишь, что ли?
— Ну, я, к примеру, трушу, — всхлипнул Никушев и вдруг сорвался на крик: — Да, да! Трушу! А что, может, запретишь? Накажешь?…
Мазин сморщился, как от сильной боли. Хотелось закричать в ответ, ударить по кривящемуся мокрому лицу. Но, будто не слыша обидных слов, он продолжал выжидательно глядеть на матросов.
— Ты-то смелый! Храбрец! Бери, хватай свою масочку! А нам все равно загибаться в этой коробке! — в исступлении кричал Никушев.
— Погоди, Санек, — остановил его Завьялов. — Погоди же, — еще мягче повторил он и, когда Никушев оборвал свой крик, сказал, словно извиняясь за вспышку товарища: — Не обученные мы водолазному делу, старшой. Понимаешь, совсем не обученные… Вот какая, гляди, петрушка. Только сейчас Мазин вспомнил, что оба матроса пришли на лодку с молодым пополнением незадолго до выхода в море. Из учебного отряда их выпустили досрочно, в день начала войны, и легководолазной практики они пройти не успели.
— Не беда, этой премудрости я вас быстро обучу, — убежденно сказал Андрей. — Только запомните оба: устав для нас никто не отменял. Вы бойцы, я старшина, ваш командир. Так будет до конца.
Положив спасательный прибор на колени, изредка подсвечивая себе фонариком, старшина начал необычный урок. Урок не в светлом уютном классе, а в полузатопленном отсеке, на который многотонным прессом давила громада моря.
Ученики были внимательны. Они знали — в предстоящем суровом экзамене оценок только две: жизнь или смерть.
Закончив объяснение, старшина провел с матросами тренировку. Он обвязал каждого тонким линем вокруг пояса, приказал надеть маски и спуститься в затопленный трюм. Сам же со страховочными концами в руках остался на палубе.
— Не так! Не так! — яростно кричал Андрей в черный квадрат люка, когда над водой показывалась то одна, то другая голова. — Не так! Спокойней дышите! Ровней!
Минут через пятнадцать, мокрые и дрожащие, они выбрались на палубу и сбросили маски.
— Пор-р-рядоч-чек, — цокая зубами, сказал Никушев и в изнеможении опустился на палубу.