Испытание
Шрифт:
— Я слышал о нем… и пару раз видел в лицо, — осторожно высказался Кретьен, не уточняя, что именно он слышал о Тьерри и где с ним встречался. Здесь, при дворе Филиппа, нетерпимого к простолюдинам, не стоило особенно щеголять своим происхождением. «Да, знаете, встречался я с графом в Крестовом походе… Я был тогда слугой при своем сеньоре, и он частенько перед сном любил назвать вашего батюшку старой задницей или жадным ублюдком, мессир…»
— Тогда вы, должно быть, наслышаны о том, сколь он ценил достоинство и происхождение, — Филипп не заметил замешательства собеседника. — А предшественник его, граф Гийом Клитон, еще более этим отличался. Тогда он был уже стар, и болезни его изнуряли, но все равно он неусыпно радел о том, чтобы Фландрия обладала всем самым лучшим, что только есть в христианском мире. Иметь самых достойных рыцарей, самую богатую казну, самые глубокие погреба — ну, и так далее, вплоть до самой большой библиотеки. Хотя граф — а отцу моему он приходился троюродным братом, хотя по возрасту годился ему в родители —
Монашек был худющий, маленький, с лицом, напоминающим пестрое куропаточье яйцо. То ли конопатый, то ли оспой переболел. Пришел он из Гента, вверх по течению Шельды. Странно — в то голодное время весь люд стремился, напротив же, вниз по Шельде и Лейе, подальше на север: во Фландрии хлеба совершенно не было. На дорогах того тяжкого года от Рождества Христова 1125 нередко попадались трупы бедняг, устремившихся к городам и замкам, чтобы добыть там хлеба, и померших на полпути. Что ж поделаешь, если мюид семян дает всего сетье нового урожая, а сетье и вовсе приносит горсть!.. Говорят, лопали что попало, нечистых животных, ящериц и жаб, подмешивали к муке белую глину, чтобы хлеба казалось побольше — и тогда появлялся шанс помереть не от голода, а от отравленья. А встречались и те, кто не брезговал человечиной. Да, во Фландрии мало у кого, кроме разве что самых знатных семейств, в тот год сохранялся привычный цвет лица — людей тронула та особая мучнисто-серая бледность, которая свойственна мертвецам. Вот в такое время и явился в Аррасский замок графа Фландрского Гийома Клитона молодой еще белый монашек, изъяснявшийся по-франкски со странным, коверкающим выговором, и попытался обменять на хлеб и крупу несколько старинных книжек, принесенных в драной сумке через плечо. Непонятно было, как подобный хиляк, качающийся под тяжестью собственного веса, вообще мог передвигаться, имея за спиной такой груз. Звали монаха Гальфрид Артур (в его исполнении это имя выглядело крайне неблагозвучно, нечто вроде «Груффид»), и он утверждал, что некий Артур, его отец, некогда служил у графа Гийома капелланом. Собирался он, вроде бы, посетив во Фландрии все, что хотел — то ли родичей каких, то ли монастыри — свалить из Кале в Бретань, откуда он и был родом, в свой родимый монастырь в Оксфорде, где его, по собственному горделивому признанию, недавно возвели в магистерскую степень. За каким ладаном господина магистра понесло во Фландрию, на родину отца — граф Филипп Кретьену не поведал, ибо не знал; а батюшка его, ныне покойный граф Тьерри, в то время был сопливым Эльзасским принцем и ничего по этому поводу никому сказать бы не мог, так что какие-либо знания о капеллане Артуре трувору тоже не светили.
Гийом Клитон потребовал у своего тогдашнего капеллана отобрать из книг то, чего в библиотеке точно нету. Так появились в графском замке первые — на всем севере первые! — списки «Пророчеств Мерлина», автором которых монашек не без гордости называл себя самого, и житий некоторых бриттских святых — Гильдаса, Падерна да Караннога. Книга монаха Гильдаса «De Excidio et conquestu Britanniae» [2] у Гийома уже имелась, равно как и «Анналы Камбрии», но в этот день он изрядно пополнил свою коллекцию, чему был очень рад. И сравнительно маленькую, без единой миниатюрки, мелко исписанную книгу на неизвестном языке Фландрский капеллан тоже не обошел своим вниманием. Монашек Груффид придавал ей особое значение, утверждая, что это одна из самых прекрасных историй, какие только рассказывались или читались при земных дворах, а кроме того, что подобной книжицы нет ни в одном монастыре Фландрии, а так же Нормандии и Шампани — и честолюбивый граф, конечно же, не мог на такое не польститься. Одна только загвоздка — капеллан не сумел прочесть из нее ни слова, кроме лишь тех страниц, которые написаны были по латыни. «Это на моем родном языке», сказал книгоноша, и никто не догадался вовремя спросить, что за язык-то, или попросить перевесть… Тогда в спешке не разобрались, а наутро монашек Груффид уже ушел, более не обремененный плодами премудрости, но взамен того уносящий с собою в мешке отличные хлеба и недурную муку. Гийом немного позлился, что купил книгу, которую во всем замке некому прочесть — однако же потом махнул рукою, ибо все остальные приобретенные им богатства воистину стоили платы. Сам он, правда, их не читал — но так сказал капеллан, человек ученый, и граф поверил слуге на слово.
2
«О разорении и завоевании Британии», 6 в.
— И ежели то впрямь был муж, написавший «Prophetiae Merlini» [3] , то мы можем только гадать о происхождении нашей истории, — Филипп чуть виновато развел руками. — Может, он сюда приплывал ее, или эти самые «Пророчества» писать?.. Я, признаться, нечасто вспоминал об этой книге, только когда видел ее — и думал с досадой: вот ведь, книга есть, а прочитать не могу… И даже не старался отыскать кого-нибудь, кто смог бы… Хотя если вы говорите, что это наречие Валлиса, то я, пожалуй, при большой охоте нашел бы ученого клирика или еще кого, сведущего в языке той земли. С вами, друг мой, мессир Кретьен, мне просто неожиданно повезло… Что ж вы теперь думаете делать? Досочините как придется или попробуете с кем поговорить?
3
«Пророчества Мерлина», первая из книг Гальфрида Монмутского. Написана предп. около 1120 г.)
— И сам не знаю, — честно признался поэт, в задумчивости опираясь на каменные перила. — В юности дружил я с одним валлийцем, от которого и научился языку; но не думаю, что каждому уроженцу тех земель непременно известен конец моей легенды. А тот, кто ее переписывал, наверно, давно уже в могиле… Даже если магистр Гальфрид и был ее автором, в чем я сильно сомневаюсь…
— Даже если этот крохотуля и был магистром Гальфридом.
— Истинно так. Кроме того, Гальфрид писал на латыни.
— Вряд ли вы найдете конец списка, — рассеянно предупредил Филипп, которому уже явно наскучил предмет беседы. Подвиги юного Персеваля занимали его, но разве что как предмет изящного романа, и не настолько, чтобы мыслями о них портить себе прекрасный майский день. — Не поехать ли нам лучше поохотиться, друг мой? Сегодня утром старший егерь сказал мне, что в лесу открыли еще одного кабана… Опять же, у меня есть пара отличных соколов, одного я могу вам одолжить, если вы устали от травли. Едемте сегодня же, а то вскоре Изабель намечает еще одно труворское состязанье, кроме того, я же вам говорил — епископ из Камбрэ должен приехать, опять в Аррасе беспорядки, что-то с еретиками… Не везет, однако же, городу Аррасу — как со времен этого… Гундольфа, которого Жерар де Камбрэ лет сто назад заставлял отречься… Наверное, в ткачах дело. Вы знаете, мессир Кретьен, что все ткачи — сплошь еретики?.. А в моей Фландрии им самое раздолье, все время ходят партиями туда-обратно, приказать бы их перевешать, и дело с концом — да всех не переловишь… Аррас — самый их город, половина Арраса ткачеством живет.
— А ткать кто же тогда будет, мессир Филипп, если вы всех ткачей перевешаете?..
— Да, в самом деле, об этом я как-то не подумал. Да там еще и итальянцы, говорят, какие-то появляются, и южане со своей ересью, так что Бог с ними, с ткачами. Поехали лучше на охоту. В прошлый раз вот очень удачно прогулялись…
— Да нет, мессир Филипп, что-то не хочется… Я лучше поправлю роман, подумаю над продолжением… О, да это госпожа ваша супруга почтила нас своим обществом! — Радостно меняя тему, Кретьен указал графу на тоненькую фигурку в золотистом шелке, которая, шелестя удлиненным хвостом платья, приближалась к ним под тенью высокой аркады. Изабель сопровождали две девушки и десятилетний мальчишка-паж, сын какого-то Филиппова вассала, отрок обаятельный, но до крайности ленивый.
— Здравствуйте, жена, — Филипп наклонился, прохладно поцеловал супругу в подставленный нежный лоб. Та ответила ему учтивым поклоном. Меж молодыми супругами, вежественными и одинаково изящными, столь сильно внешне подходившими друг другу, не было ни малейшей любви.
— Супруг мой, я хотела бы просить вас не покидать замка сегодня, так как я пригласила и со дня на день ожидаю трувора Гаса Брюле для участия в турнире поэзии. А кроме того, прискакал гонец-послушник предупредить, что не более чем в двух милях от замка сейчас находится эскорт епископа де Камбрэ, который просит подготовить ему достойный прием и послать кого-либо из рыцарей встретить его.
— Жаль.
— Что значит — жаль, господин супруг мой?.. Это ваш графский и рыцарский долг…
— Да, конечно. Так пойду же его исполнять, — и, недовольно двинув бровями, Филипп поспешил прочь, напоминая человека, которому вместо вина подсунули в кубке болотной водички. Изабель, в золотистом своем вышитом по вороту блио напоминавшая желтую розу, тихонько вздохнула и оперлась локтями о перила рядом с Кретьеном.
Кивнула девушкам: «Ступайте». Паж-вестник с опаской посмотрел вслед господину, подергал себя за зубцы короткой желтой одежки, поковырял ногтем в зубах. Идти за Филиппом и встречать каких-то попов было смерть как неохота, но, кажется, юного дворянина призывал его вассальный долг. Он зевнул, прикрывая рот ладошкой, поскреб рыжеватую макушку и пошел.
Изабель стояла, глядя вниз, на зеленеющий вдалеке лес, тот самый, где Филиппу сегодня не судьба поохотиться. Темные, волнистые ее волосы были скрыты под тонким белоснежным ризе — длинным и узким платком, обвивающим голову и нижнюю часть лица. Концы его, перекинутые через плечо, лежали вдоль узкой Изабеллиной спины красивыми складками. Юная дама пробежала темным взглядом по открытому, яркому и очень почему-то расстроенному лицу поэта, снова отвернулась со вздохом. Кажется, она тоже мучилась.
Кретьен посмотрел на нее, на тонкую белую ниточку пробора, видневшуюся через тонкое полотно, на худые смуглые запястья, золотисто обведенные солнцем… Вот ведь, беда какая. И ничего тут не поделаешь, разве что…
— Госпожа моя, не желаете ли сыграть паритю в шахматы?
— О, да, — отозвалась она с такой готовностью, будто бы он ей предложил немедленно бежать с ним прочь из Фландрии и жить в далекой башне, как Клижесу с Фениссой, как двум давним-предавним влюбленным… О том, что Изабель в него влюблена, совершенно нечуткий к подобным вещам Кретьен догадался случайно, после долгой и очень откровенной беседы — месяца два назад, когда он победил в поэтическом состязании.