Испытание
Шрифт:
— И я своих внуков назову: одного Кириллом, а другого — Муратом, — пообещал Заурбек и покраснел.
— Откуда знаешь, что внуки будут? — ехидно спросил Касполат.
Этот вопрос заставил умолкнуть людей, ибо он напомнил, как это же много лет назад спросили Зарему… Прервал неловкое молчание Мурат:
— И Зарем много стало. В честь тебя, дочь Дахцыко!..
Зарема посмотрела на обступивших ее горцев. Тепло их души передалось и ей. Спасибо вам. Обликом вы все те же: и барашковую шапку не снимаете с головы даже в летнюю жару, и черкеску предпочитаете другой одежде, лишнего слова из уст ваших не вырвать, по-прежнему зорок ваш суровый взгляд — любую оплошность замечает… И все же, как вы изменились! В женщине, которую раньше и за человека не считали, увидели силу. Я ведь помню каждое слово, произнесенное вами о женщинах в день свадьбы Ирбека. Ваши голоса отчетливо доносились до моей комнаты. Вы вели спор о силе, которую увязывали только с мужчиной. Вот и тот чужестранец
Возможно ли? Возможно, ведь мистер Тонрад говорил, что побывал и в России, причем, в таких местах, которые мне и не снились. Как я раньше не догадалась? Чужестранцем, что посетил Хохкау, был мистер Тонрад. И рост высокий, и манеры схожие… Ей показалось, что она даже голос его узнала… Так это были вы, мистер Тонрад… Вы… Вам стоило бы еще раз приехать сюда. Сейчас… Окажись вы здесь, поверили бы, что видите тот самый Хохкау, который когда-то посетили? В вашей памяти наверняка сохранился жалкий вид хадзаров. Вы и сейчас будете любоваться теми же горными вершинами, что когда-то поразили вас суровой красотой. Но, слушая горцев, поверили бы вы» что это те самые, что потчевали вас крепкими напитками, отдающим запахом костра шашлыком и дикими рассуждениями о том, что женщине нет места в обществе мужчин?
Мистер Тонрад, вы выдали себя, когда, кощунственно обвинив незнакомого вам водителя грузовика в жадности, в желании сэкономить несколько долларов на оплате частной дороги, вы вдруг подумали: а может, у него и в самом деле нет денег, и голос ваш дрогнул. Поняла я, что душа у вас светлая, вы желаете добра людям и всю жизнь делаете попытку за попыткой осчастливить всех. Сперва вы видели свое призвание в том, чтобы быть защитником у обвиняемых, но убедились, что юриспруденция так же фальшива, как и тот мир, в котором вы живете. В путешествия по странам и континентам вас позвало не любопытство, а желание отыскать райское место, где душе покойно. Ваши глаза, мистер Тонрад, мечтали увидеть счастливых, радующихся жизни и земным благам людей, а повсюду натыкались на горе и страдания. И тогда вы решили, что счастье людям может дать только наука. Став же ученым, быстро убедились, что и новые открытия и достижения науки используются не для облегчения жизни землян, а для их большего закабаления, для создания еще более мощных средств уничтожения. Вам, мистер Тонрад, не откажешь в пытливости и одержимости, вы достигли вершин в науке. Вы углубились и в историю и убедились, что многие светлые умы человечества пытались, подобно вам, найти верный компас к установлению на земле законов справедливости, — справедливости для всех, в стремлении дать людям необходимые им блага. Их как и вас не принимали, их объявляли чудаками, а то и просто сошедшими с ума. Й все они терпели неудачу. И этот печальный опыт привел вас к страшному выводу об извечной грешности людей, о непреодолимой их тяге к неразумному, приобретательству и насилию.
Вами, мистер Тонрад, овладела мечта с помощью науки сразу осчастливить всех живущих на земле. Допустим, вам удастся найти такое вещество, которое способно повлиять на миллионы людей, независимо от их желания. Они перестанут роптать, протестовать. Приняв ваши условия, обретут покой. Но как будет выглядеть это счастье? Человек будет все также голоден и нищ, его дети будут страдать от недоедания, а их мозгом, напичканным найденным вами веществом, овладеет блаженство. Это же иллюзия, а не счастье. А счастье и иллюзия — несовместимые понятия. Мне трудно согласиться с вами, что каждый человек создает свой собственный мир, который не что иное, как иллюзия. Уверены ли вы, что те, кому принадлежат ваши лаборатория и институт, овладев рецептом чудодейственного вещества, не воспользуются адским оружием для того, чтобы кучка людей, владеющих властью, стала еще богаче и с большей эффективностью держала в повиновении миллиарды обездоленных? И люди сами не уловят того момента, когда они перестанут быть людьми. Волю и самостоятельность они потеряют одновременно. Раз — и миллиарды землян исчезнут. Еще миг — и родилось безвольное, немыслящее стадо человекообразных.
Каждый их шаг будет подчинен не им самим, а тому, кто приобрел над ними невидимую власть.
Катастрофа миллионов! Катастрофа человечества!..
Мистер Тонрад, мои земляки говорят: счастье и несчастье в одну бурку прячутся. Помните об этом, помните, чтоб добро не стало злом. Из прошлого человечества вы взяли на вооружение только факты, звучащие чудовищным обвинением миру и людям. Опираясь на печальный опыт истории, вы видите будущее еще более мрачным, зловещим. Беда в том, что прошлое прослеживается отчетливо, а будущее — в туманной дымке, каждый видит в нем то, что хочет. Негодуя вместе с вами, мистер Тонрад, по поводу страшного прошлого, я тем не менее верю, что завтра будет иначе. И путь к этому тоже вижу отчетливо. Это путь, проделанный бесхитростным, но пронизанным чувством справедливости Муратом Гагаевым, который душой понял, что дорога к личному счастью лежит через счастье всех. Путь этот в. борьбе. В той борьбе, которую вот уже многие тысячелетия ведут люди, и что потрясла и мой высокогорный аул Хохкау, завершившийся кровавой схваткой…
Я всматриваюсь в судьбы своих земляков и размышляю. Почему люди стали так внимательны друг к другу? Почему в меня, похищенную и оскорбленную, с трогательной заботливостью пытаются вселить бодрость и мужество те самые горцы, что когда-то проклинали?. Почему они не ищут пилюль, чтобы выветрилось из памяти тягостное. Нет, мы не желаем ничего забывать: ни радости, ни горести, ни победы, ни поражения, — все должно помниться. И память не лишает силы. Наоборот, заставляет ценить то, чего мы достигли. Память не только не тяготит над нами, но и помогает смело смотреть в будущее. И войну, что принесла нам неисчислимые страдания и боль, мы будем помнить: и крупные неудачи в первые дни войны и победу. Все, все прожитое страной и народом — НАШЕ! Кровное! Боль — наша, ошибки — наши, радости — наши, победа — наша! Все будем помнить, ибо память — это хранительница заповедей тех, кто не дожил до победы, пал ради нее…
Мистер Тонрад, вы защищали Таймураза на «процессе века» из сострадания. А дали ли вы ему счастье? Здесь, на земле, что его родила, он мог быть хлеборобом, шофером, токарем, военачальником, может быть, ученым или кем-то еще… Он мог жить лучше или хуже других, но в одном я убеждена: унижаться бы ему не пришлось…
Спасибо, земляки, вы всегда казались мне мудрыми по-своему, по-древнему. Думала, что мудрость ваша не для нашего просвещенного века. А слова ваши стали верным рецептом и мне. Вы гордитесь не только моим настоящим, но и моим прошлым. Справедливы слова о том, что я не имею права ничего из того, что досталось на мою долю, перечеркивать. Боль по сыну и мужу будет жечь мне грудь до самой смерти. От этого не избавиться. Но я жива и, значит, обязана делать все, что в моих силах. Падать духом мне нельзя — это будет предательством по отношению к Василию и Тамурику. Я должна, должна пересилить себя, как пересилила себя Таира, и углубиться в работу, отдавая людям все, на что способна…
Подошел Мурат, повернув ее за плечи лицом к себе, участливо спросил:
— Хочешь одной побыть здесь? У этого валуна, что многое видел?
Она вздохнула, провела ладонью сперва по одному глазу, потом по другому, смахивая слезинки, выпрямилась, тихо призналась:
— Мне сейчас одной никак нельзя… Никак!..
Глава девятая
…Майрам брел по улице. Ковылял. Ему нестерпимо захотелось навестить гараж… Он точно рассчитал время — оказался в парке во время пересмены. Все бросили свои дела, окружили героя. Илья крепко обнял его. Волкодав похлопал по плечу. Николай Николаевич вышел из конторы и пожал ему руку, а потом подвел к доске приказов, и в который уж раз Майрам прочитал вырезку из газеты и полюбовался своим еще забинтованным, но уже улыбающимся лицом. Столпившиеся вокруг таксисты молча ждали, пока герой пробежит глазами бодрые строчки приказа о благодарности Майраму, и наслаждались его растерянностью. Майрам не знал, что ему следует сказать и сделать, поэтому лишь повернулся к таксистам и улыбнулся. Николай Николаевич по-своему рассудил его гримасу.
— Ничего, ничего, не переживай, — похлопал он по плечу Майрама. — Пока еще больно, но скоро все заживет, и ты опять будешь в седле… Кстати, мы порешили, что «Крошка» свой век отжила. Выделяем тебе новенькую «ГАЗ-24»! Цвет можешь выбрать сам…
Волкодав всплеснул руками, завистливо толкнул его в плечо:
— Повезло, — и тут же спохватился: — Но какой ценой! Из-за шмакодявок чуть концы не отдал! — и показал кулаки кому-то в небе, закричал, ища сочувствия у толпившихся вокруг таксистов: — Вот она, жизнь шоферская! Хочешь — не хочешь, а сигай в пропасть! Я бы всех пешеходов…
Но никто из таксистов не узнал, что бы он сделал со всеми пешеходами, потому что в этот момент Волкодав увидел грузовую машину, въезжавшую в ворота, а в ее кузове новенькие покрышки… Конечно же, Волкодаву стало не до пешеходов. Он бросился в контору выбивать для своей машины обувку…
Майрам собрался домой, когда вновь появился Волкодав. Он встал на пути героя, закричал:
— Ты куда? Не-ет, так мы тебя не отпустим. Ты уже ходишь! Ты уже на своих двоих! Это надо отметить! Кто с нами, ребята?..