Испытания
Шрифт:
— Слушай, давай повеселимся! Прокатимся на лодке, потом выпьем, покрутимся на карусели в парке… а?
— Давай, — согласилась она и как-то бесшабашно тряхнула головой.
Что-то лихорадочное было в этом теплом безветренном вечере. Будто этот воздух, пахнущий свежестью и пылью, заставлял его судорожно, до задышки, грести
Они вышли из парка устало умиротворенные и молчаливые. И он сразу почувствовал, что снова рушится, рвется тонкая связь, которую возбуждение полета и легкого хмеля протянуло между ними. Опять она смотрела по сторонам, опять манила и звала улыбкой мужчин, и страстью горело ее лицо.
А прохожие шли, не отрывая от нее взглядов, готовые отказаться от своих целей, раствориться, чтобы потом отомстить ей за этот миг самозабвения и блаженства непониманием и черствостью и, в свой черед, отравиться одиночеством и пустотой.
Он смотрел на богиню и видел все, и чувствовал, и горевал безмолвно и сухо, потому что понимал неотвратимость разрыва, неотвратимость жизни.
«Я люблю ее, я любил ее задолго до встречи, потому что она жила во мне стойкой и грустной мечтой, — думал он. — Но она просто женщина, таинственная и простая, беспомощная и мудрая, изнемогающая под ношей красоты. Она — богиня, и требует только жертвенности и веры, принадлежа всем и никому, а если и сходит с пьедестала, то убивает своих избранников нежностью и красотой…»
— Мне жарко, душно. Я хочу пить, пить. — Шепот был страстным и тихим, будто другая непреодолимая жажда сжигала ее.
— Сейчас, милая, сейчас я напою тебя.
Но все киоски газированной воды были закрыты, и он купил ей эскимо. Она недоуменно взяла палочку двумя пальцами, недоверчиво сняла оловянную бумажку, попробовала и застонала от удовольствия, прикрыв глаза.
— Ах, какая прелесть! Что это?
— Это мороженое, — ответил он и грустно усмехнулся. — Ешь на здоровье.
Они стояли на углу проспекта и тихой улицы с узким бульварчиком. Богиня отвернулась от него. С блаженной улыбкой она ела эскимо, лизала острым красным язычком, сосала, как ребенок, пачкая губы коричневой глазурью, и в то же время пристально оглядывала всех проходящих мужчин.
Прощальным взглядом он окинул ее всю, запоминая надолго, на всю жизнь, и свернул на бульвар.
Шли и проходили мимо пары, глаза ему застилала боль, и он видел только черные силуэты людей и черные силуэты деревьев. И вдруг, как вспышкой молнии высвеченные в сумраке, прошли перед ним, держась за руки, три девушки в белой, как у нее, одежде, с развевающимися, как у нее, волосами и смутными призывными улыбками. Прошли три начинающие богини. Он остановился, посмотрел им вслед. У одной в резные задники босоножек были видны черные немытые пятки. Он покачал головой, усмехнулся и пошел дальше.
Молодой месяц рогами вверх покачивался в сизом небе, и еще далеко за домами тлела полоска вечерней зари. Он запрокинул голову, подставил лицо еле ощутимому ветру и подумал: может, это те рога, которые богиня наставила Гефесту? Прекрасные золотые рога — награда за преданность, восхищение, непонимание и любовь. А может, это рога всех мужчин от всех женщин, которых они любили или думали, что любят…
Он опустил голову, ссутулился и побрел в свое одиночество, и с каждым шагом в нем росло пронзительное понимание того, что сбылось проклятие богов, ибо бессмертна любовь, но и бессмертна печаль.