Испытательный срок для киллера (Свидетели живут недолго)
Шрифт:
– Привет, твой-то где?
– Ты представляешь, поперся куда-то, кто-то ему позвонил, а мне велел сидеть здесь, кабинет стеречь. А я есть хочу, прямо умираю. У тебя нет ничего пожевать?
– Есть там печенье, пойдем дам.
Мила схватилась было за ключи, чтобы закрывать приемную, но, вспомнив про тугой, неудобный замок, махнула рукой, на что Надежда и рассчитывала. Мила повеселела, получив полпачки печенья, и собралась уходить, но Надежда задержала ее. Понизив голос, она пожаловалась:
– Знаешь... посоветуй мне что-нибудь, вот привезла туфли итальянские, и что-то они мне...
Мила отреагировала мгновенно:
– Итальянские?
– Нет уж, то, что они сами делают с итальянской этикеткой, они сюда к нам привозят и на рынке продают. А эти туфли там куплены в хорошем магазине, так что не сомневайся, вот, сама смотри.
Туфли были хороши. Надежда даже забеспокоилась по поводу того, что они Миле подойдут, но, слава Богу, оказались чуть тесны.
– Вот и мне тоже чуть жмут, ну ладно, попробую разносить. – Надежда постаралась скрыть вздох облегчения.
Мила ушла. Валя появился весь красный и растрепанный.
– Ну, мать, страху я натерпелся, но сделал все в лучшем виде, как ты велела.
– Ну что, теперь будем ждать.
Леонид Петрович Синицкий взял еду, отошел с подносом и оглянулся, как бы в поисках свободного места. Этот человек, которому он подчинялся безоговорочно и которого боялся безумно, сидел в уголке, ел шницель с макаронами и запивал компотом. Леонид Петрович подсел как будто случайно. Он поставил поднос, руки его не дрожали только потому, что перед приходом в столовую он выпил в кабинете полстакана коньяку. После Лениной смерти бутылки с коньяком вызывали у него чувство отвращения, но обходиться без спиртного он не мог: щеки и губы начинали трястись, глаза бегали, ему казалось, что весь он растекается, как мороженое на асфальте в жаркий день.
Сосед тихо шипел, не поднимая глаз от тарелки:
– Ты что же это, сука, делаешь? Ты как посмел Халяве через мою голову что-то поручить? Ты забыл, что твой номер шестнадцатый?
– А ты, ты, сволочь, какую таблетку мне подсунул для Ленки? – Синицкий говорил шепотом, но все тело его сотрясалось, как при крике. – Ты меня убийцей сделал! За что уморили девку?
– Черт ее знает, что с ней случилось. – Как ни был Синицкий взвинчен, он почувствовал, что его собеседник говорит правду. – Я тебе дал не яд, а лекарство. Для понижения давления. Молодая, здоровая баба – что ей могло от одной таблетки сделаться? А вот ты вместо того, чтобы посоветоваться, понаделал делов.
– Они бы выдали меня. – Синицкий вдруг почувствовал себя лучше – видно, коньяк подействовал. – А я тебя прикрывать не собираюсь. Имей в виду, все расскажу, мне терять нечего.
– А ты не подумал, что Халяву вычислить могут?
– С ним и разбирайся, идиота держишь... Если бы он там в щитовой, с Никандровым, все правильно сделал, ничего бы не было, а то вышел, кретин, и дверь за собой закрыл на ключ. Кто ж поверит, что человек повесился и сам себя снаружи запер? Разбирайся с ним теперь.
«Я лучше с тобой разберусь, а Халява мне еще понадобится», – подумал его сосед, а вслух сказал:
– Ты вот что, ты скажись больным, видок у тебя тот еще, отпросись с работы, а сам езжай на дачу, там отсидись, чтобы тебя никто не нашел.
– Ага, чтобы ты меня там, как Никандрова! – Огромным усилием воли Синицкий не сорвался на крик. – Хрен тебе! Если со мной что случится, все обо всем узнают, это я тебе обещаю.
Он встал, отодвинул нетронутую тарелку и пошел к выходу. Его сосед продолжал есть,
Синицкий зашел в кабинет, сел за стол, обхватив голову руками. Надо что-то делать, письмо, что ли, написать в милицию «Вскрыть в случае моей смерти». Глупость какая-то, как в кино! Рассказать комунибудь, чтобы тот потом в милицию пошел? Кому такое рассказывают? Да и кто из-за него рисковать будет? Но надо сделать вид, что он себя обезопасил. Леонид Петрович вдруг заметил, что из-за пресс-папье торчит уголок бумажки. Он прочитал: улица Верности, дом 5, квартира 17. И все. Сердце его остановилось, пропустило несколько ударов, потом с трудом протолкнулось через спазм и продолжало стучать. Вот, началось! А только кто же подсунул ему это? Ведь только один человек знал все, и этот человек сидел сейчас в столовой и разговаривал с ним.
Он вызвал секретаршу Милу и посмотрел на нее совершенно белыми глазами:
– Кто был у меня в кабинете?
Мила растерялась.
– Да никто, все закрыто было, и я сидела все время.
– Вы врете!
– Что? – Мила подошла поближе, наклонилась, чтобы прочитать записку, которую он поспешно смял в кулаке, при этом Мила почувствовала сильный запах спиртного и заговорила увереннее: – Я не понимаю, Леонид Петрович, что случилось, пропало что-нибудь, так вы скажите!
– Ничего, идите.
Мила пожала плечами и вышла из кабинета.
В конце дня прибежала Полякова и сообщила последние новости. Хоронить Сущенко и Ларису будут вместе, в крематории, чтобы два раза автобус не гонять, и сотрудникам так удобнее, а то хоть разорвись. Директору уже надоело, что в институте одни некрологи по стенам висят, конец года, деньги кончаются, он и сказал, что если кто еще помрет, пусть за свой счет хоронят, а институт – не богадельня. Ларисиной матери все равно, где хоронить, она сразу согласилась, жена Сущенко пыталась было возражать, но ее уговорили, она тоже решила лишние деньги на похороны не тратить. Мать Ларисы в шоке, кричит чушь всякую, себя не помнит, а жена и дети Сущенко держатся хорошо, хотя в их положении это трудновато. Милиция, конечно, ничего определенного пока не говорит, рано еще, но работа ведется, ищут киллера. Директор по своей линии хлопотать в милиции отказался. Говорят, дошло уже до Москвы, какая-то сволочь настучала в министерство. Оттуда звонили, директору – разнос полный, а у него и так неприятности: оклады не повышают, того и гляди коллектив ему недоверие выразит и выберет когонибудь другого, так у него одна мысль – похоронить скорей и забыть все это дело. Надежда в который раз поразилась поляковскому умению добывать информацию.
Собираясь домой, она вспомнила про свой утренний листок с записанными фамилиями. Она сунула руку под осциллограф, пошарила там, ничего не нашла, встала, заглянула с другой стороны, отодвинула стул – безрезультатно. Листок исчез!
Дома муж ждал ее, строго поглядывая. Надежда была расстроена, рассеянна и не обратила внимания. Они поужинали вчерашней вареной картошкой, которую Надежда порезала на тонкие ломтики и обжарила в масле, и рыбными палочками. Надежда поискала в холодильнике, что бы еще поставить на стол, нашла банку маминого салата – перец, помидоры, лук, чеснок – все это с уксусом и маслом. Сама она перец в рот не брала, но муж любил острое. Они поели в полном молчании, Бейсик внизу ел свое и тоже молчал. Муж отодвинул тарелку, поблагодарил и отвернулся к окну.