Испытательный срок
Шрифт:
– Налей мне еще стаканчик, - говорит он буфетчице.
– Опять с лимоном?
– Конечно.
Зайцев совершенно спокоен.
А Егоров волнуется. Он сидит за столиком против Зайцева, тоже пьет чай, но не с печеньем, а с булкой и ужасно волнуется. У него даже пальцы холодеют от волнения. Он греет их о стакан.
И Егоров волнуется не напрасно. На совещании только Жур высказался за него. И то очень осторожно.
– Почему нам не попробовать его еще?
– говорит Жур.
– Парень он, видать, честный, серьезный, старательный.
Но
– Да куда же его еще пробовать? Месяц пробуем. Сегодня ровно месяц.
– У меня против Егорова нету возражений, - разглаживает пышные усы Водянков.
– Парень он как будто ничего. Но не могу я его понять, вроде как он робкий, что ли. Застенчивый какой-то.
Вот за это слово "застенчивый" и цепляется Жур, защищая Егорова.
– А что же, - говорит Жур, - надо, чтобы человек был нахалом? Он просто, я замечаю, совестливый паренек. А это, мне думается, неплохо. Если есть сомнения, можно ему дать еще самостоятельное задание, тем более он комсомолец. Неплохой, я считаю, комсомолец...
– Ну, разве что комсомолец, - ухмыляется Воробейчик.
И тут происходит странное. Воробейчик, все время выступавший против Егорова, предлагает послать его с последним заданием на "Золотой стол".
Казалось бы, Воробейчик мог придумать Егорову более трудное задание, на котором бы Егоров уж наверняка провалился. Но Воробейчик как будто настаивает на этом задании. Ну что ж, Жур не возражает.
Час спустя он вызывает к себе Егорова и спрашивает:
– Ты можешь поприличнее одеться? У тебя есть во что?
– Есть, - говорит Егоров.
– Ну вот, оденься как можно получше и вечером пойдешь на "Золотой стол".
"Золотой стол" - это казино, где играют в лото, в карты и еще во что-то. Оно помещается в центре города, почти рядом с уголовным розыском, в следующем квартале, против кинотеатра "Красный Перекоп". Там собираются богатые люди - нэпманы, старатели с золотых приисков. И жулики и бандиты, бывает, тоже там собираются. Особенно много бывает карточных шулеров, есть приезжие шулера.
Егоров в "Золотом столе" ничего особенного не должен делать. Если, конечно, вспыхнет скандал, он обязан задержать подозрительных. Ему поможет в этом милиционер, который стоит внизу, у подъезда. А так Егоров должен только наблюдать, не привлекая к себе внимания. Пусть все думают, что он просто игрок, молодой нэпман, гуляющий глупый молодой человек. Он может принять участие в игре в лото или в какой-нибудь другой игре. Для этого ему выдается казенных три рубля. Если проиграет, не страшно. Если выиграет, тоже. Вот и все. Сам, конечно, он не должен затевать скандалов. Боже упаси! Он должен держаться скромно, ни во что без толку не впутываться.
– Ну иди, Егоров, - сказал Жур.
– Желаю тебе... Ну, словом, иди и старайся, чтобы все было как следует...
Егоров зашел домой, пообедал, переоделся, надел почти новый, перешитый Катей френч цвета морской волны, аккуратно причесался и уже в
Башмаки до крайности худые. Он уже два раза их сам ремонтировал, прикреплял дырявые подметки тонкой проволокой, вырезал из картона стельки. Все равно вида они никакого не имеют. Хотя их можно еще подкрасить сажей.
Егоров развел в керосине сажу и, поставив ногу на ступеньку крыльца, стал подкрашивать башмаки.
Его окружили племянники. Каждый хотел помочь ему в этом деле.
В одно мгновение они измазались, как чертенята. Но больше всех измазался Кеха. Он старался всех оттолкнуть и кричал, что это не чей-нибудь, а его папа, поэтому только он, Кеха, имеет право красить отцовские башмаки.
– Да он и не папа тебе, - сказал младший Катин сын.
– Нам он дядя, а тебе чужой.
– Не чужой, не чужой!
– закричал и заплакал Кеха. И стал ругаться вдруг такими словами, какие не только в три или в четыре года, но и в тридцать лет не все, пожалуй, знают.
Егоров растерялся. Он утешал Кеху, говорил, что он ему, правда, не чужой, но слова плохие, нехорошие слова. Надо их забыть. Поскорее забыть.
Егоров вышел из дома расстроенный. И всю дорогу думал то о Кехе: "Взяли ребенка, так надо воспитывать", - то о том, что ему, Егорову, самому сегодня предстоит.
Все-таки он идет сейчас на свое последнее испытательное задание.
Завтра уже будет ясно, как решилась его судьба. Вернее, она решится сегодня. Но Кате он об этом ничего не сказал, чтобы она не волновалась лишний раз.
А сам он сильно волновался. Хотя чего бы ему волноваться? Ничего страшного там не может быть. Да если и будет, он, пожалуй, не шибко испугается. За этот месяц он уже кое-что повидал. Все будет хорошо, как надо. Иди, Егоров...
В девятом часу вечера у развалин Хмуровского пассажа, сгоревшего еще в гражданскую войну и до сих пор не восстановленного, он неожиданно встретил Жура.
У Жура был редкостный свободный субботний вечер. Он шел домой ужинать. Он так и сказал с улыбкой Егорову: "Иду домой ужинать". А Егорову очень интересно: как живет дома Жур? Если ли у него дети? Но спрашивать об этом неудобно. Не такие у Егорова с Журом отношения, чтобы спрашивать о домашних, о семейных делах.
Жур оглядывает Егорова под фонарем, видит, что у него под распахнутой телогрейкой красивый френч, - не "френч" теперь надо называть, а "тужурка".
– Что же ты так всегда не ходишь? У тебя же вид совсем другой, солидный...
Это звучит как похвала. Но Егоров вдруг вспоминает свой грех и совсем некстати в замешательстве говорит:
– Это все ничего, но я напутал в анкете...
– Пустяки. После исправишь.
– Но я здорово напутал...
– Исправишь, - хлопает его левой рукой по плечу Жур.
– Анкета - это дело не страшное. Ты сейчас вот старайся, чтобы все было хорошо, умно. Последнее тебе задание - и, можно считать, кончился твой испытательный срок.