Истина о мастерстве и героизме
Шрифт:
На секунду он застыл в коридоре, только для того чтобы откинуть все сомнения и вошел в шестнадцатый раз в палату.
Это было безумие. Над оставшимися в палате детьми склонилось нечто. Нечто бесформенное, черное, страшное. Казалось, оно тянет свои бесчисленные конечности–крюки к младенцам.
Виталика обуял ужас и вместе с тем, освобождение.
Не важно — видит ли он это чудовище наяву или это его галлюцинации, важно одно — он здесь, бросился в огонь, чтобы спасти детей. Все остальное не имеет значение. Возможно, это смерть
Что ж, тогда все действительно не важно. Но даже мертвый он будет бороться до конца.
Бесформенные конечности–крюки почти дотянулись до чистой души невинного младенца, когда в тот же момент они были перерублены мечом.
Тень взвизгнула. Отрубленные руки его сразу же загорелись. Чудище обратилось в сторону Виталика.
Виталик переменился. На тень смотрел воин. Он был облачен в древние кольчужные доспехи искусной работы. Его голову венчал остроконечный шлем. На пряхе золотого пояса был выгравирован герб — сокол пикирующий вниз на добычу. За спиной развевался красный плащ, который уже пожирал огонь. В руке князь держал меч, направленный в самое нутро черной твари.
Но лихо сдаваться не собиралось. В мгновение ока из его бесформенного тела выдвинулись две конечности, сжимающие изогнутую и ржавую косу.
Виталик занес свой меч для удара и послышался скрежет — металл столкнулся с металлом. Объятые пламенем, противники, начали свой танец мечей в огненном пламени. Тьма не могла победить, но могла отступить. Виталику же, напротив, было мало победы, чтобы выжить.
Очередным взмахом князь перерубил древко ржавой косы, и тьма на секунду замешкалась. В это самое время Виталик вонзил свой клинок в её бесформенное тело.
Чудище истошно взвизгнуло и исчезло в клубах пламени. В эту же минуту на Виталика обрушились потолочные перекрытия.
Так он и лежал какое–то время — сильно обгоревший, лишившийся органов зрения, слуха, рук, со сломанными ногами, придавленными огромной старой деревянной балкой, на которой во всю уже бушевало пламя.
Его последние мысли были спокойны и чисты. Он умирал с чувством выполненного долга.
И он не заметил уже как в объятые пламенем остатки детского дома пришли пожарные. Ему уже было все равно.
Если бы он мог закрыть глаза, он бы уснул, но у него не было больше глаз и век. Он не увидел бы как на машине реанимации остатки его, ещё живого тела на огромной скорости везли в городскую больницу.
Виталик провалился в подсознательную кому, вызывающую в его голове обрывки генетической памяти.
* *
Группа воинов двигалась уже третий день по лесам и равнинам к своей цели. Во главе отряда стоял тысяцкий князя Владимира Святославовича Осока Первославич. Ветер ласкал уставшее лицо всадника. Солнце уже было довольно низко над горизонтом, но до заката было далеко.
Конечно, указы князя обсуждать не велено, да и не правильно как–то, но от навевающей скуки, осока предавался различным размышлениям.
На самом деле он просто устал. Устал от, казалось, уже вечной гонки за язычниками и старыми порядками. Смешно представить, тогда равно три года назад, когда войска князя разорили Полоцк и надругались над местным правителем, немало было добыто церковной утвари в местных храмах Божьих.
Священников, правда тогда не тронули — князь не велел, но и содеянного было достаточно, чтобы по новым обычаям жариться в аду.
Осока боязливо перекрестился.
Прошел ровно год после крещения и, тысяцкий, уже начал привыкать к новым обрядам. Бабка Великого князя ещё в те времена крестилась в Царьграде, а внук ее, стало быть, со всем людом только вот — недавно.
Тем не менее, несмотря на поднявшийся авторитет Руси, правильности княжих поступков и ростущей мощи государства на задворках сознания Осоки жили сомнения.
Ну, не мог он забыть картины изнасилования княжны Рогнеды, тогда уже христианки, язычником, пусть и князем.
Да ещё и на глазах у родных, которых потом казнили.
Нет, в тот момент сомнений у тысяцкого не возникало. Своенравная княжна отказала Великому князю, унизив и оскорбив его. Ещё три года назад никто бы и не придал значения этому факту, как какому–то кощунственному акту — все было в прядке вещей.
Важно было, что случилось потом. Князь и близкая свита его, а потом и весь люд Киевский приняли христианство, как христиане православные.
И, вроде бы и Бога единого узрели и благочестивее стали, да, вот только…
Оказалось, что жили–то они не по праведному, грешили все. Но Осока–то понимал, что жил по обычаям дедовым.
И эта мысль ему казалась какой–то неправильной, какой–то мерзкой.
Её надо было откинуть в сторону. У него есть указ князя и его исполнить надобно. Тем более, что уже впереди замаячили деревца старой рощи.
Тысяцкий ускорил коня. За ним последовало его воинство.
Из колонны всадников, опережая всех, мчался Лонга. Мчался так, будто показавшаяся роща притягивала его магнитом сильнее остальных.
Осока побаивался этого человека. Он не был частью его дружины. И, формально, не подчинялся указам князя. Человек церкви. Тайный надсмотрщик за всеми. С момента крещения на Руси таких появилось много.
И, вроде бы, беспокоиться было не о чем — служитель церкви в темной робе, без оружия, который вел аскетический образ жизни. Вот только, думать о нем спокойно тысяцкий не мог. Главное было не понятно — кому он служит и какую роль играют такие как он во всем происходящем. Окружили князя со всех сторон. Дают указания, наставляют в благочестии. Однако, не только духовной сферой ограничивалась их деятельность. Дай им волю, эти сформируют совсем иной уклад жизни. А в действительности они кто? Чужеземцы. Хоть и единоверцы теперь.