Истина о мастерстве и героизме
Шрифт:
Рассуждения эти были уже явно крамольные, и Осока с момента присоединения блюстителя веры к его дружине, находился в дурацком положении. С одной стороны перечить святому человеку не следует, с другой, иногда Лонга открыто настаивал на выполнении именно его указаний в делах дружины, которые к церковным отношения совсем не имели.
Это все вызывало недовольство и ропот воинов.
В Киеве, конечно, находились глупцы, которые открыто, выступали против нравоучений чужеземских. Осока сам отрезал пару языков этим отступникам.
Благо поход их близился к завершению.
Языческое святилище отличалось от остальных. Не было тут следов частых посетителей. Опушка заросла травой. На капище был установлен только один деревянный идол. Столб высотой сажени три представлял собой изображение стилизованного змея.
Возле идола не было ни подарков, ни жертвенных вещей, словно люди и не ходили сюда. И святилище это было вовсе не святилищем.
Но Осока знал, что за Богу тут молились и кто.
Это было святилище Чернобога, Черного Змея, Повелителя Нави.
Подле идола на пеньке сидел человек. Лица, как и стати его, видно не было, потому, как фигура его была окутана серой робой, а на чело надвинут капюшон, не позволяющий определить возраст.
Ясно было, только, что это мужчина.
Осока невольно вздохнул.
Обычно как весть приходила о святом крещении в отдаленные районы земли русской, все жрецы и идолопоклонники бросали богов своих и с радостью крестились.
Конечно, скорее всего, делали они это из–за не радужной перспективы быть наказанными князем, но, тем не менее, истинного Бога жители принимали мирно. В целом. Были, конечно, и исключения.
Две недели тому назад Осока лично зарубил двоих жрецов Перуна и четырех сельчан, которые вилами встретили дружину.
Лонга тогда сказал, что Бог простит, ибо дело богоугодное делаем. Тысяцкий немного успокоился, но вид изрубленных им самим соотечественников и речи чужеземца выглядели страшно.
А, ведь, лет пять назад за такое и головы было не сносить — убийство соплеменников в святых рощах. Это ж, какое злодеяние.
Вот и этот сидит — остался из последних. Печально поглядел Осока на человека — видимо опять обагрит меч его землю–матушку родной кровью. В надежде тысяцкий посмотрел на Лонгу.
Тот не был омрачен, наоборот — прыть его скакуна обусловливалась именно тем фактом, что отступника постигнет наказание.
Дружина взяла человека в сером в кольцо.
— Назови себя, жрец! — Начал разговор Осока.
Мужчина повернул голову в сторону воина и из–под капюшона раздался зрелый и уверенный голос:
— Какой же я жрец, воин? Разве думаешь, ты, что я ритуалы здесь, какие справляю?
— Я вижу, что ты сидишь в языческом идолище, а по указу князя все места эти должны быть огню преданы. — ответил Осока. Али ты княжьим указам не следуешь? Покажи лицо свое и назови себя.
Мужчина медленно откинул капюшон с лица.
На вид ему было лет сорок. Осока сразу понял, что перед ним воин, и воин не из последних — из варягов.
— Когда это наемники варяжские, языческим идолам молиться стали? — Уже более спокойно спросил Осока. То, что иноземца убивать не придется, сильно облегчило его душевное спокойствие.
— Кто сказал тебе, воин, что я молюсь идолам. — Спокойно отвечал варяг. Я почитаю господа Бога нашего Иисуса Христа. А имя мое — подскажет тебе спутник твой.
Последние слова выскользнули из уст иноземца с явным презрением к Лонге, после чего варяг сплюнул.
Лонга же, напротив, не выглядел удивленным, увидев иноземного воина и совершенно спокойно, без каких–либо эмоций держал слово:
— А, друг Торвальд! Рад тебя видеть. Мы уж с дружиной думали, что ты язычник немытый. Хотели тебя стрелами нашпиговать! — Церковник насмехался.
Осока тут же понял, что перед ним не кто иной как Торвальд Путешественник — креститель Полоцка.
— Не могу сказать тебе тоже самое. Всем своим видм Торвальд показывал свое неприязненное отношение к церковнику.
Со стороны все это казалось странным для тысяцкого. На его глазах происходила скрытая перепалка между двумя людьми одной веры. Тем более люди эти не были такими как тысяцкий и его дружина. По–сути Осока и его воины ещё вчера были язычниками. Для полного осознания новой веры должно было пройти какое–то продолжительное время. Торвальд же был выдающийся миссионер того времени. О его похождениях слагали целые саги. Он ходил по языческим землям и просвещал местное население. Он строил много храмов. Он построил храм Христов в Полоцке за какое–то время до крещения Руси.
Лонга же был греческим миссионером, который прибыл вместе со своим начальством на Русь. Эти люди несли слово Божие варварам и участвовали в походах дружин по уничтожению языческой веры.
Таким людям полностью и безоговорочно доверял Князь.
При этом разница между двумя этими людьми была видна невооруженным глазом. Если Торвальд был ко всему прочему могучим воином, который даже сейчас всегда носил с собой меч, то Лонга был простой книжник. Он не носил с собой никакого оружия, кроме слова.
— Что скучаешь здесь, в этом языческом обиталище? — Усмехнулся Лонга, обращаясь к Торвальду. Решил взяться за старое?
Торвальд резко встал и схватился за рукоять своего меча. Лонгу это ещё больше раззадорило.
— Что же ты, поднимешь руку на своего брата–христианина? За что? Защищаешь своего божка–идола?
Торвальд медленно и гневно начал подходить к церковнику. Его лицо было сосредоточено. Рука все ещё была на мече.
Осока ничего не понял — чем была вызвана такая вражда между христианами, но однозначно знал, что это все нужно прекратить.