Истина. Осень в Сокольниках. Место преступления - Москва
Шрифт:
– Силин Петр Семенович здесь живет?
Женщина посмотрела на Вадима и так же равнодушно спросила:
– А вы кто?
– Вы, видимо, его жена, Мария Петровна?
– Да.
Она даже не удивилась, откуда этот незнакомый человек знает ее имя.
– Вы, наверное, из милиции?
– Да.
– Проходите. – Женщина устало посторонилась, открывая дорогу.
В квартире пахло стиральным порошком и мокрым бельем. Коридор был пуст, только на стене висел старенький велосипед без колес.
– Проходите в комнату.
В этой квартире поселилась нужда. Это было видно
Но все же люди жили здесь хозяйственные. Комната была чистой, на шатком столе в стеклянной банке стояли желтые цветы, которые в изобилии растут на пустырях, названия их Вадим не помнил.
Хозяйка обмахнула тряпкой табуретку.
– Садитесь.
Она сама опустилась на стул, внимательно глядя на Вадима.
– Вы кто же будете?
– Я из Управления внутренних дел.
– Это как же, не из милиции, значит?
– Из милиции. Я работаю в уголовном розыске.
– В розыске, – Мария Петровна замолчала, осознавая незнакомое слово, – в розыске…
– Да, Мария Петровна, в уголовном розыске, – повторил Вадим. – Фамилия моя Орлов, зовут Вадим Николаевич. – Он полез за удостоверением.
– Да не надо мне вашей книжечки, я в них ничего не понимаю. Я вам и так верю. Вы из-за мужа или сын чего натворил?
– Мне нужен ваш муж.
– Ну, слава богу, а то я за Мишку, сына, душой извелась, вдруг, как отец, таким же станет. – Она провела рукой по глазам.
В комнате, залитой ярким солнечным светом, она уже не казалась пожилой. Просто нелегкая жизнь и заботы состарили ее.
«Ей не больше сорока пяти», – подумал Вадим.
– Что смотрите, старая? А какие мне года, – Силина улыбнулась печально, – мне тридцать девять всего. Всю жизнь мне этот алкаш поломал. Одна радость – сын. Вон, видите, телевизор собрал.
На тумбочке стоял экран. Просто один маленький экран от старого аппарата КВН. Он, словно глаз, смотрел на Вадима уверенно и гордо. Панель с лампами и хитросплетение проводов устроились на подоконнике.
– Он у меня в ПТУ учится, руки золотые. Это, правда, в отца. У того тоже руки были. Они и погубили его. Мы как поженились, он выпивал, конечно, по праздникам или гости когда. Но все культурно, тихо, никаких безобразий. Он на механическом работал. Мастером-наладчиком. Зарабатывал хорошо. Все умел. Так к нему начали люди из дома приходить. Мол, почини, Петя, электричество, велосипед, даже мотоцикл. Он все делал. Так ему кто деньгами давал, а кто бутылку ставил. Начал попивать. Дружки появились. Мы тогда на улице Москвина жили. А тут сын родился. Я думала, остепенится, самостоятельным Петя станет. С работы выгнали. Он начал по разным местам халтурить. Из дома вещи красть. Я поменяться решила. Выменяла эту квартиру с доплатой. Та у нас больше была. Думала, переедем, дружков старых забудет. Нет, не забыл. Пить еще больше стал. Подрался, сел на год за хулиганку. Вернулся, ну совсем никакой возможности не стало. Бил меня, из дома все пропил. Я на работу ушла, а он мебель вывез. Участковый у нас тогда был. Хороший человек, душевный…
– А что, новый участковый хуже? – спросил Вадим.
– Да нет, – вздохнула Силина, – он человек молодой, строгий, конечно, только Степан Андреевич лучше был, душевнее. Он его на лечение определил. Я к нему в этот ЛТП ездила, посылки передавала. Он говорил мне: все, Маша, заживем как люди. Он там работал.
Вадим слушал горький рассказ Силиной, замечая, что она ни разу не назвала мужа по имени. Для нее Силин стал совершенно чужим человеком, о котором говорят безлично.
– Работал, значит. Нам деньги присылал. Я думала, наладится все. Купили кое-чего, шифоньер, диван раздвижной, телевизор взяли в рассрочку. Он вернулся, полгода работал, жили хорошо. Сына одели, себе кое-чего справили. Только недолго все это было. Опять запил. Опять из дома все вывез и пропил. Я теперь с ним развелась. В этой комнате я с Мишей, а в той – он.
– Можно посмотреть?
– Смотрите, пожалуйста.
Комната Силина была совершенно пустой. Старый матрас на полу. На нем рваное одеяло и подушка с засаленной наволочкой. Пустая консервная банка, полная окурков, на полу. Под потолком лампочка без абажура.
– Вот так и живет, ни стыда, ни совести. Хоть бы людей постеснялся. Утром хлеб на кухне ворует, – вздохнула женщина.
– Когда вы его видели в последний раз?
– Ночью, два дня назад. Пришел часов в двенадцать, покрутился на кухне, в коридоре и ушел. Я утром встала, а колес на Мишином велосипеде нет. Украл да пропил, видно.
«Следы велосипедных колес, – вспомнил Вадим слова Фомина, – ну конечно, на тележке были велосипедные колеса».
– Мария Петровна, – Орлов повернулся к женщине, – с кем дружит ваш муж?
– Пьет с кем?
– Пускай так, но чаще всего?
– С Борькой Ликуновым. Они его Доктор зовут, он раньше санитаром в дурдоме работал, с Андреем, фамилию, правда, не знаю, а кличут они его Лю-Лю. Да они у магазина сейчас на Кропоткинской крутятся, подшибают на бормотуху.
– Спасибо. До свидания. Если Силин появится, вы не говорите, что я приходил.
– А что, он опять подрался или хуже?
– Хуже.
– Довела водка, довела. Пропал человек.
Кабинет Фомина был узкий, как щель. Он образовался в результате ведомственных «революционных» ситуаций, когда почти ежегодно создавались новые службы и направления, сливались и дробились отделы. По замыслу одного из реформаторов в этой комнате хотели разместить какую-то автомеханизированную картотеку. Но необходимость в ней отпала, и бывший начальник отдела по особо тяжким преступлениям сказал:
– Я в этот кабинет Фомина посажу. Он лучше любой картотеки.
Фомин привык все делать серьезно и обстоятельно.
Он сам привел комнату в порядок, добившись чисто военного аскетизма. Стол, три стула, сейф. На столе портрет Дзержинского, карта Москвы с понятными только хозяину кабинета пометками. Единственным украшением кабинета была приклеенная над столом старая литография картины «Сталин и Ворошилов на прогулке».
Войдя в кабинет, Фомин открыл окно, достал из ящика письменного стола обрезанную гильзу от снаряда, заменяющую пепельницу.