Истина
Шрифт:
— Что дал обыск?
— Ничего. Есть две странные бумаги, не то письмо, не то куски дневника, я доложу.
— Пойду поговорю с женой. — Казаринов еще раз оглядел двор, дом.
— Здравствуйте, Серафима Алексеевна.
— День добрый.
— Я подполковник КГБ Казаринов.
— Так чего вам нужно-то от меня? Убили человека, а теперь виновных ищете? По вашей милости он и в тюрьме столько лет отсидел…
— А вам известно, — голос Казаринова стал жестким, — что «безвинный» Викентий Сичкарь помогал немцам? Что он изменял Родине?
— Никому он не изменял, просто работал при немцах.
— Полицаем.
— Ну и что?
— Скажите,
— Нет.
— Получал ли он письма с угрозами?
— Тоже нет.
— Приезжал ли к вам кто-нибудь, с кем Сичкарь был связан в Гродно при немцах?
— Землячка его Граджина Явич.
— Где она живет?
— В Целинограде.
— Когда вы ее видели последний раз?
— Она приезжала месяц тому назад.
— Катаев, — повернулся он к майору, — возьми людей и срочно в аэропорт. Поднимите полетные ведомости. Выясните, кто прилетал в Петропавловск московским, да и всеми остальными рейсами. Приблизительное время убийства известно, поэтому исходите из этой цифры.
— Есть.
Катаев направился к машине.
Казаринов снова подошел к Барановой, присел на скамейку.
— О чем вы разговаривали?
— О чем мне с ней говорить? Она с Викентием по-польски говорила. Выпили они, она и рассказала о каком-то человеке. Мол, они-то пострадали, а он нет. И сейчас пост занимает. Сговаривались попугать его, чтобы деньги выманить.
— Вы говорите по-польски?
— Да нет, за восемнадцать лет понимать все стала, а говорю плохо.
— У вас есть адрес Явич?
— Я вам дам.
В управлении Тарасов положил перед Казариновым папку:
— Смотрите. — И ушел, а Казаринов начал внимательно читать протоколы допросов и всевозможные справки.
Судьба Сичкаря была обычной для человека, ставшего на путь предательства. И на суде он пытался оправдываться так же, как и все. Мол, призвали, мол, не стрелял, был шофером.
Нет, не простым шофером был Сичкарь. Возил он капитана Рискевича, начальника Белорусского отдела «Зондерштаба-Р». Следствие не доказало его активного участия в карательных операциях. На суде Сичкарь все время повторял, что на его руках нет крови, забыв о том, что карательные акции готовились подразделением, в котором он служил.
Казаринову много раз приходилось читать подобные документы, и всегда в душе поднималось острое чувство ненависти, которое он старательно давил в себе, не давая эмоциям главенствовать над разумом. Смысл его службы заключался в объективности. Он, работая с документами, обязан был не только искать способы наказания человека, но и возможность его оправдания.
Объективность во всем и ко всем. Но все равно, читая документы, он не мог оправдать Сичкаря. И, думая о судьбе убитого, Казаринов вспоминал рассказ Тарасова о том, что Сичкарь уезжал в другие города и надевал чужие ордена.
Вот и фотография Сичкаря, наиденная при обыске. Он стоит на фоне какого-то памятника в строгом темном костюме с наградами. Кстати, пиджак с ними изъят при обыске. Кажется, Тарасов говорил, что он висит в стенном шкафу в кабинете.
Казаринов открыл шкаф, снял с плечиков тяжелый, мелодично звякнувший медалями пиджак.
Ого! Неплохо. Скромностью Сичкарь не отличался. Решил стать героем и стал.
На правой стороне теснились три ордена Отечественной войны, один первой степени и два второй, ниже две Красные Звезды. Слева — два боевых Красных Знамени, две Славы — второй и третьей степени, медали.
Где же
Казаринов взял показания Барановой: «Во время отпуска Сичкарь обязательно заезжал в Москву, где покупал у коллекционеров награды».
Казаринов еще раз взглянул на висевший на спинке стула пиджак с наградами и понял, что Сичкарь был приговорен не к пятнадцати годам. Нет.
Он был приговорен к пожизненному позору. И эти отъезды, чужие награды были попыткой защититься от него.
А вот и письма или страницы из дневника.
"Сколько их по улицам ходит с колодками да медалями. Нараздавали наград почем зря. Как газету ни откроешь, так дают кому ни попадя.
Видеть их не могу. Меня немцы бронзовой медалью наградили, так я не бегал, как они. Господи! Жизнь до чего собачья. В чем моя вина-то! В чем? Им все легко сейчас говорить. А я молодой был. Есть хотел, пить хотел да баб любить…"
Дальше письмо обрывалось. Второе было немного длиннее.
"Граджинка приезжала. Серафима к родителям уехала в Тургай. Да и хорошо, а то мешала бы только. Я самогонки нагнал да настоял. Два дня мы с Граджинкой пили да плакали. Она пластинки старые привезла, купила по случаю в Целинограде. Мы под них в Гродно танцевали у Зои Стахуры. Время-то было какое! Молодые, с деньгами. Мне Граджинка нравилась. А она с Броником, приказчиком от Гурского, шлялась. Он при деньгах был. Подторговывал чем-то. Молодой да нахальный. Пластинка была. Там по-русски мужик пел про мальчика-боя. Любил я ее. Так Граджинка достала ее где-то и привезла. Крутили мы ее, пили и плакали.
Я ей рассказал, что в Саратове встретил Мишку Лосина, старшего полицая из Луно. Мы с ним пили два дня, он в весовой на рынке работает. Живет хорошо. А она мне говорит, что была в Москве, Броника видела, приказчика своего, он в машину садился. В «Жигули» новенькие.
А мы? Чем мы-то хуже их? Только мы страдали и плакали, как птицы-чайки. А их, гадов, уберегла судьба. А их бы — как нас. На следствие, в тюрьму, на этап, на лесоповал.
Век не забуду, как солнце над морозной тайгой встает и от света его еще холоднее делается. Тут мы и решили сначала Броника достать.
Граджинка номер его машины запомнила, потом…"
На этом не то письмо, не то дневник обрывается. Бредовые, словно спьяну написанные строки. Но все же в этом бреду можно было проследить определенную логику, понять, что мучило Сичкаря все это время.
Казаринову приходилось сталкиваться со многими людьми, отбывшими срок за измену Родине. Одни из них радовались, что остались живы, что прошел страх наказания, и жили, стараясь не вспоминать о прошлом. Другие, наоборот, жили прошлым, копя обиду и ненависть. Сичкарь принадлежал к третьей разновидности. Он считал себя несправедливо наказанным.
В кабинете Казаринова ожидал Катаев, он пил зеленый чай из пиалки.
— Есть что-нибудь?
— Да. Смотри. Вчера московским рейсом прилетел некто Соколов Л. Н., паспорт ХI-МЮ, № 559630.
— Ну и что?
— Слушай дальше, прилетел, купил билет на Караганду. В Караганде взял билет на Москву.
— Сколько он пробыл в городе?
— Три часа. Паспорт проверяем.
— Думаю, Сережа, паспорт этот давно нигде не числится.
— Ты приказываешь не проверять?
— Проверяй, конечно. — Казаринов посмотрел на пиалу с чаем, и внезапно ему мучительно захотелось есть. — Слушай, Сергей, не пора ли нам поесть?