Истинная красота
Шрифт:
— Потому, что не хочу говорить, детка, я хочу трахаться. — Он снова приближает рот к моему, и, как бы мне ни хотелось, я отталкиваю его, затем сажусь ему на колени. — Об этом я и говорю. — Он стонет, хватая меня за бедра и касаясь губами моей ключицы.
Усмехнувшись, я снова толкаю его.
— Я серьёзно. Я хочу знать.
Поняв, что я не отступлюсь, Райдер с разочарованным вздохом откидывает голову на диван.
— Что ты спросила?
— Я спросила, какая часть работы твоя любимая?
Смотрю, как он думает, а затем опускает глаза на мою грудь, нагло пялясь на нее. Хватая его за лицо,
— Сосредоточься, Райдер! — твердо призываю я, но прикусываю губу и пытаюсь остановить улыбку, которая хочет вырваться.
Он грязно ухмыляется мне, ему ни капли не стыдно. Иногда этот мужчина действительно милый.
— Ладно, ладно. — Райдер наконец сдается. — Моя любимая часть работы? — Он повторяет мой вопрос, затем пожимает плечами. — Не знаю. Мне нравится почти все, кроме документов. Но, думаю, если бы пришлось выбрать что-то одно, я бы сказал, что это вершение правосудия. Особенно для людей, у которых нет голоса.
Наклоняю голову.
— Ты имеешь в виду жертв?
— Да. Некоторые мои дела касаются нарушения гражданских прав потерпевших (victims of civil rights). Люди, которые считаются низшим классом и которых поимели козлы, находящиеся у власти.
Как мой отец.
Он озвучивает мои мысли, осторожно продолжая:
— Взять, к примеру, этих девушек. Это дети, которым выпала дерьмовая карта. У них нет семьи, которой есть до них дело, и никто не пытается искать их, потому что они с самого начала жили в интернате. Их считают проблемными подростками или наркоманами, что делает этих девушек легкой мишенью. Общество не видит, что они люди с такими же правами, как и все остальные. Я помню, каково это, когда тебя оценивают по тому, откуда ты вышел или чей потомок. Люди в мгновение ока кинут тебя, потому что у них есть деньги и власть, которых у тебя нет. Большую часть своей жизни я ничего не мог поделать с этим, но теперь могу. И я люблю наказывать этих придурков так же сильно, как люблю сражаться за всех людей, у которых нет голоса, потому что на них уже повесили ярлык.
Я сижу, пребывая в шоке, его слова разбивают мне сердце. Райдер прав, несколько лет назад на него повесили ярлык, и никто никогда не боролся за него. Но в конце концов он победил, он много работал и никогда не сдавался.
Глотая комок в горле, я касаюсь его лица, затем наклоняюсь и целую его губы.
— Я так горжусь тобой, — тихо говорю, зная, что никто никогда не говорил ему этого раньше. — Я горжусь тем, что ты так усердно работал и никогда не сдавался. Горжусь, что ты сильный и борешься за то, что правильно. И больше всего я горжусь тем, кто ты есть. Этим девчонкам повезло, что ты... — Я качаю головой. — Нет, не так, этой стране повезло, что у нее есть ты. Мне повезло с тобой, и я буду бороться за тебя, Райдер. Всегда.
Что-то мелькает у него на лице, нечто болезненное, но прекрасное, и, прежде чем я успеваю предположить, что именно, он прижимается ртом к моему, целуя меня с такой страстью, что у меня перехватывает дыхание. Обнимаю его за шею и даю столько, сколько получаю, желая показать ему, как много он для меня значит.
— Райдер? — шепчу напротив его губ.
— Да, детка?
— Теперь можем заняться сексом, — сообщаю ему, улыбаясь.
Он рычит.
— Блядь, наконец-то.
Я
Я застываю, но Райдер продолжает свою восхитительную атаку.
— Райдер, кто-то у двери.
— Пошли они, пусть подождут, а лучше сваливают. — Он скользит рукой под мою рубашку, вызывая у меня стон, когда обхватывает мою грудь. Я подумываю согласиться с ним, пока стук в мою дверь не становится более настойчивым.
— Эмили, открой. Я знаю, что ты там.
Мы оба замираем при звуке голоса моего отца, и выражение лица Райдера становится опасно грубым.
— Оставайся здесь, — приказывает он перед тем, как встать.
Быстро сажусь и привожу себя в порядок, пока он идет к двери. Райдер оглядывается на меня, желая убедиться, что я выгляжу прилично, прежде чем открыть дверь. Мое сердце бьется в груди, напуганное тем, что должно произойти.
Райдер прислоняется к двери, загораживая от меня отца.
— Что вы хотите? — холодно спрашивает он.
— Это не твое дело, но я пришел увидеть свою дочь.
— Неправильный ответ. Это мое дело, и вы не увидите ее, пока не скажете, что вам надо.
Наступает минута молчания, прежде чем мой отец снова говорит:
— Послушай, или ты позволишь мне сейчас же увидеть дочь, или тебя ждут серьезные последствия. — У меня все внутри сжимается при ледяном презрении, которое источает его угроза.
— Лучше бы вам быть осторожнее, сенатор, иногда мы не понимаем, кому угрожаем.
Я поднимаюсь и быстро иду к двери, пока все не вышло из-под контроля. Встаю перед Райдером и чувствую, как он напрягается позади меня, явно не обрадованный тем, что я не осталась на месте.
— Что ты хочешь, отец?
— Я хочу поговорить с тобой минуту... наедине, — добавляет он, глядя на Райдера.
До того, как у меня появляется шанс ответить, Райдер выдает:
— Такого не случится, папаша.
— Вы оба, прекратите уже, — рявкаю я, зная, что это ни к чему нас не приведет. — Райдер прав, что бы ты не сказал, можешь сделать это в его присутствии. Если ты здесь, чтобы ругаться, тогда уходи. Мне это не нужно.
Отец замечает, насколько я серьезна, и, хотя его челюсть напряжена, он наконец отступает.
— Я здесь не для того, чтобы ругаться. Я просто... Я пришел проведать тебя.
Неуверенно переспрашиваю.
— Проведать меня?
Он кивает, и Райдер недоверчиво хмыкает. Я тоже знаю, что он врет. Отец ни разу в жизни не беспокоился обо мне.
— Могу я войти? — спрашивает он, кивая в сторону моей квартиры.
Я отступаю, натыкаясь на Райдера, и отец входит, направляясь прямо в дальний угол гостиной. Иду, чтобы сесть на диване, но Райдер удерживает меня, прижимая к себе. Мы смотрим на моего отца и ждем, что он скажет. Понятия не имею, что он замышляет, но надеюсь, что он не пробудет здесь долго.