Истинный мудрец
Шрифт:
Когда старик спросил: "Ты видишь? Ты видишь?" — он стал молнией для этого молодого человека. Молния эта есть окно, должно быть, он вспыхнул; на единое мгновение он просиял для юноши так, чтобы тот смог ощутить, так, чтобы тот смог глянуть. Это лишь малый проблеск, но он навсегда меняет человека.
Гурджиев говорил, что есть семь типов людей. Позвольте мне пояснить это.
Первые три самые обычные. Вы найдете их повсюду, в себе и в других.
Первый тип Гурджиев назвал "отождествленные с телом". Такие люди живут телом. Они — тело на девяносто процентов. Вся их жизнь ориентированна на тело. Человек не ест, чтобы жить, он живет,
Второй тип — эмоциональный, чувственный, чувствительный. Третий тип — интеллектуальный.
Это три обычных типа. Они почти на одном уровне. Они давно известны в Индии. Живущий для тела называется "шудра". Чувствительный, эмоциональный называется "кшатрий", воин. Ориентированный на интеллект — "брахман", интеллектуал. Четвертый, "вайшья", делец, — вовсе и не тип, но сплав всех троих. Это не чистый тип, это смесь. По сути дела, он и составляет большинство, ведь чистый тип найти очень трудно. Трудно найти чистого шудру. Трудно найти чистого брахмана. Трудно найти чистого воина, самурая. Мир состоит из вайшьев, смеси; не тип, в чистом виде, а просто толпа.
Таковы три эти типа. Покуда вы не минуете их, вы не сможете видеть. Слепы они все.
Один ослеплен телом. Другой ослеплен чувствами, эмоциями. Третий ослеплен интеллектом, мышлением. Но все они слепы.
Четвертый тип Гурджиев называет так; тот, кто начинаем сознавать. Первые трое живут неосознанно, бессознательно, в глубоком сне. Они не знают, где они, кто они, откуда они пришли, куда идут. Четвертый — это тот, кто немного уже пробудился, кто способен видеть.
Когда этот старик подозвал молодого раввина к окну, он, должно быть, почувствовал в нем возможность стать человеком четвертого типа, четвертым. Только четвертого можно позвать к окну. Только с четвертым мастер может поделиться опытом.
С первым говорить почти невозможно. Первому лучше дать поесть. Первого лучше пригласить на пир. Религия для него — не что иное, как праздничный стол. Всякий раз в дни религиозных праздников он лучше ест, лучше одевается; ему они очень нравятся.
Второму можно дать эмоциональную пищу; молитву, катящиеся слезы, чувствительность.
С третьим можно хорошо поговорить. Будет казаться, что он все понял, но он не поймет ничего. Он интеллектуал.
Только с четвертым можно разделить это — только с тем, кто немного пробудился, или на грани этого. Он спит, но ворочается во сне; и вы знаете: он уже готов проснуться; теперь он может проснуться в любое мгновение. Только в эту минуту мастер может разделить с ним свое видение. Когда он видит, что вы уже на грани пробуждения, или уже проснулись, но лежите с закрытыми глазами, или нужно лишь чуть-чуть потрясти, и ваши глаза откроются... видимо, такая минута и настала в этой притче.
"Ты видишь? Ты видишь?"- спросил старик.
Эти слова — встряска, чтобы помочь ему пробудиться — пусть на единое мгновение; этого достаточно. Раз испробовав понимание, осознанность, вы станете тосковать по нему. Оно станет вашей целью, венцом вашего устремления. Тогда вас не сможет удовлетворить этот обыденный мир и все, что он предлагает. Тогда возникнет странная неудовлетворенность, которая не может быть удовлетворена этим миром.
Рабби Лейб говорил: "У меня чувство такого неудовлетворения,
Сама неудовлетворенность указывает на другой способ бытия, ведь ее не утолить здесь. Ничто нельзя утолить здесь. Жажда, которую нельзя утолить здесь есть указание, что должна быть некая другая вода, некое другое утоляющее вещество, некий другой мир.
Рабби Лейб говорил: "Я не знаю, есть ли Бог, но я знаю, что во мне есть неудовлетворенность, указывающая на то, что должно быть некоторое место, некоторая область бытия, где неудовлетворенность исчезнет".
Бог возможен только для того, кто может видеть,- для четвертого. С четвертым в мир входит религия.
Вплоть до третьего мир материалистичен. Третьего можно встретить в церквях, храмах, но это ничего не меняет. Начиная с четвертого, религия становится живой: она пульсирует, живет, дышит. Этот юноша, видимо, был четвертым.
Я здесь только для четвертых. Спешите стать четвертым: если вы немного проснулись, я могу одолжить вам свое существо. Через него вы можете получить видение. Я могу подвести вас к своему окну и спросить: "Ты видишь?" Но это возможно только для четвертого.
Есть еще и пятый, чья осознанность, понимание укоренилось. Для пятого уже не нужна молния; в нем горит его собственный свет.
Есть еще шестой, тот, у кого вся неудовлетворенность исчезла, тот, кто полностью удовлетворен. Для него больше нет надобности ни в каком достижении.
Но вы удивляетесь: почему существует еще седьмой? Для шестого все уже достигнуто, исполнено; нечего больше достигать. Нет ничего выше шестого; шестой — высочайший. Почему же есть еще седьмой?
У седьмого исчезает удовлетворение. У шестого есть чувство испол-ненности, глубокая удовлетворенность, достижение. У седьмого исчезает даже это. Ни удовлетворенности, ни пустоты, ни полноты. Седьмой стал самим Богом. Седьмого мы называем аватар: Будда, Махавира, Кришна, Христос. Это седьмой.
Этот юноша, должно быть, был четвертый.
Вам следует помнить: я все говорю и говорю с вами; разговоры эти -лишь подготовка почвы, чтобы однажды я смог пробудить вас и подвести к моему окну.
Так что, все усилие должно быть направлено к этому: как видеть. Все усилие должно быть направлено к этому: как увеличить количество и качество видения, как все существо свое сделать глазами.
Бога не надо искать. Надо создать видение.
Когда празднество окончилось, рабби из Могельника стал танцевать вокруг стола и тихо петь...
Что-то произошло, что-то необычайно важное. Только пением можно выразить свою благодарность. И даже это — "потихоньку": громко было бы вульгарно. Проникло что-то из неведомого; нечто запредельное стало видимым. Можно только тихонько напевать. Само это так значительно, так священно, что идут осторожно, как в зимнюю бурю, или как бы боясь врагов. Колеблются. В этом смысле — "стал тихо петь".
"Святой старец, наш брат..."
Будда, Христос — святейшие, но все же нам братья. Как это красиво. Пусть Будда превзошел все и стал Богом, но он остается нам братом: он был частью нас. Он шел по тому же пути; он пробирался наощупь в той же темноте. Он из нашей семьи. Он стал святейшим: "святой старец, наш брат".