Источник счастья
Шрифт:
— Мой мобильный. Почта пришла.
— Ну так прочитай. И поставь себе какую-нибудь нормальную мелодию. Это чириканье раздражает ужасно.
«Почему не отвечаешь? На всякий случай, поздравляю. Может, увидимся наконец?»
прочитала Соня.
На этот раз подписи не было, но Соня и так знала, кто это, и тут же написала:
«Спасибо. Я тронута. Будь здоров и счастлив!»
Ответ пришёл через минуту.
«Увидимся или нет?»
Соня не стала больше
— Скажи, а с личной жизнью у тебя что вообще происходит? — спросила мама. — Как поживает приятный молодой человек Петя?
— Петя поживает хорошо. Женился, родил двух мальчиков-близнецов.
— Ты поэтому не причёсываешься, не красишь ресницы и ходишь зимой в кроссовках?
— Нет, мамочка, все наоборот. Он поэтому на мне не женился. Правда, теперь вдруг опять жаждет со мной встретиться. Соскучился. Делать ему больше нечего!
— Софи, я хочу внуков.
— Думаешь, если я причешусь и накрашу ресницы, это поможет?
— Во всяком случае, не помешает. Я бы поняла, если бы ты была безнадёжно некрасивой, с какими-нибудь явными недостатками. Но ты посмотри на себя. Отличная фигурка, ладная, стройная, глаза голубые, носик такой симпатичный.
— Губки бантиком. — Соня скривилась перед зеркалом и показала язык своему отражению.
— Красная помада тебе бы очень пошла. К тому же ты натуральная блондинка, и это ко многому обязывает. Конечно, стиль Мерилин Монро не совсем твой, ты слишком строгая и серьёзная. Марлен Дитрих — это уже близко. Красная помада, волосы до плеч, но, конечно, ухоженные, уложенные. Ты слушаешь меня, Софи? Перестань гримасничать! — Мама готова была всерьёз рассердиться.
Лет с шестнадцати она внушала Соне, что настоящая женщина должна собой заниматься, определить свой стиль и неуклонно ему следовать. Она не желала признавать, что можно остаться одинокой и бездетной с маникюром, красной помадой на губах и сумочкой под цвет туфлям.
— Софи, ведь был ещё Гриша, такой интеллигентный, тихий. Неужели тоже женился?
— Нет. Но от него уж точно не стоит рожать для тебя внуков. Он нюхает кокаин и живёт в Интернете. Мы, кажется, остановились на моём прадедушке, красноармейце кристально пролетарского происхождения.
— Погоди. Сначала скажи, кто прислал тебе этот шикарный букет, который ты поставила в помойное ведро, и почту в половине четвёртого утра?
— Мама, почему ты решила, что это сделал один и тот же человек?
— А разве нет?
— Конечно, нет, — Соня вздохнула, — Розы от корпорации, которая приглашает меня на работу. Почта от Пети. Видно, скучно ему, бедняге, с молодой женой и маленькими близнецами. Ищет радостей на стороне. Мам, если я сейчас закурю, ты не станешь предрекать мне смерть от рака гортани?
— Ладно, кури. Как же вышло, что у вас с Петей всё разладилось? Он нравился тебе, такой хороший, умный мальчик.
— Мам, пожалуйста, не надо. У него семья, двое детей. Был бы хорошим и умным, оставил бы теперь меня в покое. Всё к лучшему. Представь, если бы мы поженились, я бы родила, а он стал потихоньку слать нежные письма
— Ладно. Не грусти. — Мама встала, поцеловала Соню в макушку. — Гаси свою вонючую сигарету и посмотри, наконец, что я тебе привезла.
Ося спал. Таня то и дело бегала на него смотреть. Каждый раз, заглядывая в маленькую палату, она чувствовала, как замирает сердце: вдруг ребёнок уже не дышит. Но он дышал, тяжело, с хрипами.
В кабинете Михаила Владимировича кипел чайник на спиртовке. Сестра Арина принесла печенье. Зашли двое дежурных врачей, им хотелось поговорить с полковником Даниловым. Каждый день что-то рассказывали раненые, фронтовые сводки печатались в газетах, но всё было туманно и противоречиво. Михаил Владимирович старался под каким-нибудь предлогом увести врачей, чтобы дать побыть вдвоём Тане и Павлу Николаевичу, времени осталось совсем мало. Но врачи не уходили, курили, хлебали чай, задавали вопросы, перебивая друг друга.
— Правда, что Австро-Венгрия хочет сепаратного мира?
— Как вы, военные, элита армии, допускаете, что в военное время министерскими постами распоряжается это чудище Распутин со своей кликой?
— Неужели опять будет наше отступление?
— А я слышал, наоборот, будет наступление, на нём настаивает генерал Брусилов, он готовит какую-то масштабную хитрую операцию, для врага совершенно неожиданную.
Данилов тёр глаза, сдерживал зевоту, иногда начинал что-то рассказывать.
— Солдатам выдают обмундирование, они возвращаются на фронт в обносках, все продают и пропивают по дороге, знают, что получат новое. В войсках шныряют революционные агитаторы, они оплачены немецкими деньгами. Авторитет офицеров, и вообще всякой власти, падает, армия разваливается. Какое уж тут наступление?
Павел Николаевич служил под началом генерала Брусилова, которого недавно назначили командующим Юго-Западным фронтом. О том, что готовится генеральное наступление, не должен был знать никто.
Неделю назад в ставке императрица задала генералу вопрос:
— Скажите, Алексей Алексеевич, что за операцию вы там затеваете?
— Ваше величество, это такой большой секрет, что я заставляю себя забыть о нём, вдруг случайно заговорю во сне?
Данилов случайно оказался свидетелем этого короткого разговора. Он видел, как окаменело лицо её величества. Она Брусилова не любила и таких ответов не прощала.
— Конечно, я не верю слухам, будто она немецкая шпионка, — сказал Брусилов вечером в поезде, — но вокруг Распутина шпионов полно, а она ему докладывает обо всём.
Операция, задуманная генералом Брусиловым, должна была перевернуть весь ход войны. Она планировалась на май, но могла и вообще не состояться. Ставка колебалась, не верила брусиловскому плану. Слухи расползались, как тараканы, между тем для успеха нужна была строжайшая секретность. Полковник Данилов знал, что в любом случае теперь раньше осени в Москву, к Тане, вырваться не сумеет. Ему было обидно тратить драгоценное время. А врачи все болтали.