Источник силы
Шрифт:
Казалось, это ей понравилось, и она стала более коммуникабельной, явно желая поделиться с нами переживаниями, через которые она прошла, и убедиться в нашей заинтересованности и симпатии. Эго была ее человеческая половина.?
— Я видела Их, — сказала она.
— Мы чувствовали Их, — ответил Тавернер. — Но мы Их не видели.
— Нет, — ответила Диана. — Вы Их не видели. Но потом вы увидели, что Они — мой народ. Я всегда принадлежала к Ним, но я не знала этого, а теперь Они нашли меня. Я пойду назад, — убежденно повторила она.
— Тебе не холодно? — спросил Тавернер.
— Нет, мне только бывает голодно, — ответила она.
Тавернер перенес ее вещи в комнату на первом этаже, окна которой, выходящие на кустарник, позволяли ей уходить и приходить
Однако в следующее полнолуние она вернулась переполненной информацией. У Них состоялся волшебный танец, в котором ей разрешили принять участие. (Теперь мы поняли, почему официантка, возвращаясь после своего вечернего перерыва, все время была в истерике и билась в судорогах в комнате для прислуги.) Они были так чудесны, что Диана просто должна была рассказать нам все о них, и, пользуясь для этого своим ограниченным словарем, она повторяла фразу, которую уже использовал другой провидец: «Они были божественны». Больше она ничего не могла нам сказать и делала странные движения руками, как будто лепя фигуру из невидимой глины. Мгновенно сообразив в чем дело, Тавернер протянул ей карандаш и бумагу, и с блистательной быстротой перед нами появилась обнаженная фигура с крыльями, нарисованная с удивительной убедительностью и совершенной точностью.
На протяжении всего ее нелегкого воспитания никто никогда не делал попыток учить Диану рисовать — считалось достаточным, если она сможет соблюдать правила хорошего тона, не стремясь ни к каким достижениям, — точно так же, как никогда она не имела возможности изучить анатомию, но здесь была фигура, переданная с изумительным мастерством и с такой точностью, которые могут быть достигнуты только тогда, когда этому учишься у жизни.
Интерес и восторг Дианы были не меньше нашего. Это действительно было открытие, путь к выражению подавленной и зажатой души, и уже через полчаса приемная была усыпана рисунками: клубящийся дух снега, который казался похожим на ожившую воду, душа дерева, подобная искривленному торсу человека, растущему из ствола дерева и сливающемуся с его ветвями; феи, демоны, причудливые и увлекательные наброски животных, следующие один за другим в необъяснимой последовательности. Наконец, совсем обессиленная от пережитого напряжения и возбуждения Диана, впервые после той странной ночи весеннего равноденствия, согласилась отправиться в постель.
Потребность в бумаге удерживала Диану в доме, а жажда иметь зрителей заставляла искать отношений с людьми. Художник создает свои произведения не только для того, чтобы получить удовольствие от процесса творчества, но и ради удовольствия, получаемого от восхищения его творчеством, и Диана, хотя и могла отправиться в леса, вынуждена была возвращаться к своему роду, чтобы продемонстрировать свои достижения.
Вместе с этой неожиданно обретенной гармонией установилась и связь между умом и телом, длинные конечности вместо прежних неуклюжих движений обрели грацию газели. Вместо недавней замкнутости она стала дружелюбна, как щенок. Но, увы, ее готовность на ответное чувство подвергла ее нескольким болезненным ударам. На какое-то мгновение ее мир рухнул, и мы опасались, что она опять может стать тем, чем была раньше, но она успела открыть, что средство для коммуникаций с людьми и для самовыражения заключено в ее карандаше, и это открытие ее спасло. Она рисовала портреты своих преследователей абсолютно обнаженными (поскольку она никогда не рисовала одежд), придерживаясь во всех своих набросках анатомической точности, при этом их лица сохраняли обычное выражение, но каждая линия их тела выражала их скрытую душу. Эти портреты, как по волшебству, появлялись на самых видных местах, и производимое ими впечатление легче представить, чем описать словами.
Диана нашла свое место в жизни. Она больше не была отверженной, неуклюжей и необщительной. Ее непринужденная проказливая веселость, принесенная ею из лесов, сама по себе была очаровательна, ее волосы мышиного цвета приобрели блеск и золотистый оттенок, болезненный цвет лица сменился ореховым загаром с ярким румянцем, но ее главным отличием стали пружинистые движения и поразительная живость.
Она стала необычайно энергичной; она черпала жизненные силы у солнца, ветра и земли, и пока она соприкасалась с ними, она светилась внутренним светом, она излучала дух, который горит, но не сгорает. Она была самой жизнерадостной из всех, кого мне когда-либо приходилось видеть. Волосы на ее голове были так насыщены электричеством, что светились, подобно ореолу. Под кожей бурлила горячая кровь, и при прикосновении ее руки острая дрожь пронзала ваше бедное тело.
И эта странная живость не ограничивалась только ею, она влияла на всех, кто находился рядом с ней, но каждый реагировал в зависимости от своего темперамента. Некоторые усаживались возле нее, как у огонька, других это едва не сводило с ума. Для меня она была сама лирика, вино жизни, она действовала на меня опьяняюще, я готов был пить ее и видеть видения опиумных снов. Не произнося ни слова, она увлекала меня от работы, от моих обязанностей, от всего человеческого и цивилизованного, заставляя следовать за ней в болота и беседовать с сущностями, в чью орбиту она, казалось, была вовлечена в ту фатальную ночь равноденствия.
Я видел, что Тавернер обеспокоен, но он не говорил ни слова упрека и молча выполнял заброшенные мною обязанности. Мне было также известно, что он отменил некоторые встречи и остался дома — я не заслуживал доверия и он не решался оставлять дела на меня. Я ненавидел себя за это, но владел собой не больше, чем наркоман, втянувшийся в употребление морфия.
У меня быстро начала развиваться какая-то форма способности к ясновидению, не в виде острых физических ощущений, как у Тавернера, который видел изнутри души людей и вещей, а в виде способности постигать тончайшие аспекты материи. Я мог отчетливо видеть магнетическое поле, окружающее каждое живое существо, и наблюдать изменения в его состоянии. Вскоре я начал осознавать приход и уход тех невидимых присутствий, которым поклонялась Диана, как богам. Сильный ветер, горячее солнце или голая необработанная земля, казалось, приносили их совсем близко ко мне, и я ощущал прекрасную жизнь деревьев. Все это питало мою душу и делало меня сильнее, подобно тому, как прикосновение к Матери-земле всегда укрепляет ее дитя.
Дни становились длиннее, приближался день летнего солнцестояния. Прошло почти три месяца с тех пор, как Диана нашла свое место, и я начал интересоваться, как долго Тавернер будет удерживать полностью выздоровевшего пациента, но тот молчал. Однако я чувствовал, что Диана больше не является пациенткой и что им становлюсь я сам и за мной внимательно наблюдают в ожидании неизбежного кризиса. Какой-то нарыв в душе должен был вызреть, прежде чем его можно будет прооперировать, и Тавернер ожидал наступления этого момента.
В моей голове медленно зрела мысль, что я мог бы жениться на Диане. Женитьба не отражала тот уровень отношений, который мне хотелось установить, но я не видел другого способа осуществить желаемое. Я хотел не обладать ею, я лишь желал продлить наши нынешние отношения, свободно приходить и уходить с ней, не проходя сквозь строй осуждающих глаз. Я чувствовал, что Тавернер все это знает и противодействует этому, хотя я и не мог понять, почему. Я бы понял его возражения, что я компрометирую Диану, но не видел, почему он должен быть против моей женитьбы на ней. Мой мозг, однако, в эти дни бездействовал, мои мысли являли собой серию картин, сливающихся одна с другой подобно фантасмагории, и только позже я понял, что моя речь вернулась к простоте раннего детства.