Источник силы
Шрифт:
Но Тавернер не спешил, выжидая благоприятного момента.
Кризис наступил внезапно. В день летнего солнцестояния, когда солнце приближалось к закату, Диана появилась в проеме окна приемной и поманила меня наружу. Она выглядела удивительно красивой на фоне горящего неба. Лучи света запутались в блестящих пушистых волосах, и они сияли, подобно ореолу, пока она своими необычайно выразительными руками манила меня в сгущающуюся тьму. Я знал, что намечалась пробежка по вереску в том направлении, где я еще не был и где в конце маршрута я должен был встретиться лицом к лицу с Силами, которым она поклонялась, и что в результате этой встречи мое тело вернется домой, но моя душа никогда не возвратится назад в человеческую
Руки Дианы звали меня, и я, словно зачарованный, медленно поднялся из-за стола. Диана, сотканная из воздуха, звала меня бежать с ней. Но я не был соткан из воздуха, я был мужчиной из плоти и крови, и, как вспышка откровения, Диана предстала передо мной в облике прекрасной женщины, и я видел, что эта женщина не для меня. Она звала лишь часть моей натуры, но она не могла позвать меня целиком, и я знал, что, если присоединюсь к Диане, все лучшее во мне останется неразделенным и невостребованным.
Диана не потеряет ничего, вернувшись к Природе, поскольку она не способна на большее, но я обладал чем-то большим, чем одними только инстинктами, и я не мог вернуться, не потеряв своего высшего я. Вдоль стен комнаты стояли книги, дверь, ведущая в лабораторию, была открыта, и до меня доходил характерный запах лекарств. «Запахи скорее, чем созерцание или звуки, заденут глубочайшие струны вашей души». Ветер же говорил о другом; вдыхая доносящийся через открытое окно запах сосен, я думал, что должен идти с Дианой, но услышал запах лаборатории, а вместе с ним вернулась память обо всем, что я надеялся совершить в своей жизни, и я опустился в кресло и спрятал лицо в ладонях.
Когда я опять поднял голову, растаял последний луч заходящего солнца, а вместе с ним исчезла и Диана.
В эту ночь я спал крепко и без сновидений, что принесло мне большое облегчение, поскольку в последнее время меня часто беспокоили странные, почти физически ощутимые видения. Фантазии дня ночью превращались в реальность тьмы, но после того, как я отверг Диану, чары исчезли, и, когда я проснулся на следующее утро, я почувствовал себя в норме, от которой был далек уже много дней. Ко мне опять вернулось мое умение руководить хозяйством, и я чувствовал себя как изгнанник, долго ездивший по чужим странам и наконец вернувшийся на родину.
Несколько дней я не видел Дианы, она снова бродила по вересковым полям, а слухи о набегах на сады и курятники изобретательного и неуловимого цыгана объясняли мне, почему она не возвращается даже поесть.
Мучимый угрызениями совести за недавние промашки, я решил взять на себя трудную задачу организации прогулок для Тенанта, так как после его покушения на самоубийство мы не решались позволить ему гулять в одиночку. Это было довольно скучное занятие, так как Тенант никогда сам не заговаривал, если к нему не обращались, но и тогда он использовал самый необходимый минимум слов. За все время пребывания в лечебнице у него не наблюдалось никакого улучшения, и я удивлялся, почему Тавернер держал его так долго, хотя обычно отказывался держать тех больных, которых признавал безнадежными. Поэтому я пришел к выводу, что в данном случае у него есть какие-то надежды, хотя он и не говорил мне, в чем они состоят.
Мы шли по вересковым тропам по направлению к Фрэншему, и внезапно я с досадой осознал, что идем мы по любимой тропе Дианы, ведущей к небольшой сосновой роще магии и дурных предзнаменований. Если бы я мог, я бы охотно избежал рощи, ибо не хотел напоминаний о некоторых событиях, о которых — я чувствовал — лучше было бы забыть для собственного спокойствия, но у нас не было другого варианта, если не идти милю или две по колено в вереске. В легкой тени деревьев мы остановились, и Тенант пристально вглядывался в длинные стволы, окруженные темными кисточками сосновых иголок, которые были похожи на островки на фоне бесконечного неба.
— На макушке дерева домик Уэнди! [1] — сказал он, обращаясь к себе самому, забыв о моем присутствии, и я представил себе, как его утомленной душе хотелось бы уснуть навсегда в качающейся люльке из древесных ветвей. Под горячими лучами солнца из сосен струился фимиам, а глубокая голубизна неба напоминала Италию, что нередко можно наблюдать над этими просторами. Теплый ветерок мягко шевелил вереск, донося жужжание бесчисленных пчел и далекое блеяние овец. Мы прилегли на теплую землю, и даже Тенант на этот раз казался счастливым. Что же касается меня, то каждый вдох этого теплого искрящегося воздуха вносил покой в мою израненную душу.
1
«Домик Уэнди» — игрушечный домик, в котором дети могут играть, назван по имени девочки Уэнди в пьесе Дж. Барри «Питер Пэн».
Тенант сидел без шляпы, в расстегнутой рубашке, откинув назад голову, опираясь о дерево с красной грубой корой, и внимательно смотрел в голубую даль, тихо насвистывая сквозь зубы. Я лежал на спине на сосновых иголках, и мне казалось, что я сплю. Во всяком случае, я не слышал приближения Дианы и не ощущал ее присутствия, пока не поднял голову. Она лежала у ног Тенанта, глядя в его лицо немигающим взглядом животного, а он, как и раньше, тихо что-то насвистывал, но в его свисте появились изысканные тона флейты, те странные модуляции, с которых начались все мои неприятности. Я подумал о древнегреческом мире кентавров и титанов, которые странствовали и правили миром до того, как появился Зевс со своими придворными, заселивший небо людьми. Тенант не был даже первобытным человеком, он жил еще до Адама. Что же касается Дианы, она была дочерью не Евы, а Черной Лилит, предшественницы Евы. И я понял, что эти двое были из одного и того же мира и принадлежали друг другу. Боль старой раны пронзила меня, и я почувствовал зависть, ибо их мир был намного счастливее нашего цивилизованного рабства, но я лежал спокойно, наблюдая за их идиллией.
Тени сосен далеко протянулись по вересковым зарослям, прежде чем я вернул Тенанта на землю, и, когда мы шли домой в золотых лучах заходящего солнца, Диана шла с нами.
Когда я во время нашей обычной послеобеденной то ли беседы, то ли совещания рассказывал о случившемся Тавернеру, я увидел, что он вовсе не удивлен этим.
— Я надеялся, что это произойдет, — сказал он. — В данном случае это единственное возможное решение, какое я могу себе представить, но что скажет ее семья?
— Я думаю, они скажут: «Слава Богу» и сэкономят на ее приданом, — ответил я, и мое предсказание оказалось верным.
Это была самая странная свадьба, которую я когда- либо видел. Священник, чувствовавший себя очень неловко, но побоявшийся отказать в проведении церемонии; отлично драпированная мать со своими друзьями, из кожи вон лезущая, чтобы все шло, как положено; родственники жениха, чьи попытки в последнюю минуту заставить Тавернера выдать справку о его болезни были Тавернером пресечены, с яростью наблюдавшие, как уплывают из их рук десять тысяч фунтов стерлингов, находившихся до этого момента под их опекой; невеста, производящая впечатление только что пойманного дикого зверя, которая давно бы убежала из церкви, если бы Тавернер не дал ей ясно понять, что он приготовился на случай такого маневра, и не запретил ей уходить; и жених, который был очень далеко отсюда, в каких-то одному ему известных небесах, на лице которого было написано такое блаженство, какого никогда не знали ни на суше, ни на море.